Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

Саша нет, Саша работал, как вол. Мы не разбогатели, но появился достаток. Мама стала больше заботиться о себе, купила тюбик губной помады, сшила на заказ красивое черное платье из шелка с кокетливым букетиком фиалок у плеча. На ее туалетном столике появился флакон духов Шанель. Расцвела мамочка, похорошела, словно вторая молодость пришла.

В том же году мы получили весточку от тети Веры, старшей сестры мамы и тети Ляли. Восемь лет от нее не было ни слуху, ни духу, бабушка в душе похоронила ее и оплакивала и даже хотела отслужить панихиду.

— Как ты думаешь, Наденька, — спрашивала она у мамы, — не отслужить ли нам по Верочке панихиду?

— Да что ты, господь с тобой, мамочка, Вера, может быть, еще и жива!

— Душа болит. Иногда верую — жива! Иной раз тоска сосет, такая тоска. Ведь могла же хоть весточку подать, хоть с кем-нибудь известить…

Так и ставила в церкви свечу во здравие сомневающейся своею рукой.

И вдруг мы получили от тети Веры письмо.

В эмиграции все было вдруг. Вдруг повезло, вдруг полный крах, то мертвый оказывался живым, то кто-то с кем-то встретился. Так и на этот раз. Письмо привез наш хороший знакомый. Он встретил тетю Веру на улице в Праге. Оказывается, она не знала, где мы живем, во Франции или еще где, а мы были уверены, что она в России. И вот совершенно случайно она узнала наш парижский адрес. Обрадовалась, конечно, и прислала с этим знакомым письмо.

Я его не читала. Знаю лишь по маминому пересказу. Тетя Вера с мужем (детей у них никогда не было) уехали из Советской России, несмотря на головокружительный успех тети Веры в кино. Уехали сначала в Ригу, затем в Прагу. В Чехии тетя Вера снялась в двух фильмах, теперь собиралась в Париж. Помнится, мама говорила о совершенной тетей Верой ошибке.

— Не понимаю, не понимаю, — твердила мама, — кой черт дернул ее тащиться за границу! Снялась в большом фильме, в главной роли… Ну, и сидела бы дома. А здесь… На что рассчитывает? Не понимаю.

Как бы там ни было, все были счастливы. Больше всех бабушка. Еще бы! Старшая дочь нашлась! Бабушка тут же на радостях побежала на рю Дарю и отслужила благодарственный молебен.

В следующем письме тетя Вера открыто возмущалась маминой пассивностью. «Я думала, Надя давным-давно на сцене, а она на какой-то мыльной фабрике мыльную стружку в пакеты заворачивает. Вот и сбываются мои слова, я всегда говорила, что она не настоящая артистка. И ты, Надя, не обижайся, а погляди вокруг. Разве не у вас в Париже функционируют русские театры Кировой, Рощиной-Инсаровой? Эспе?»

Это была правда. В Париже в то время открылось несколько русских театров. Тетя Вера задела маму пребольно, мамочка даже всплакнула по этому поводу. Но, высушив слезы, прокричала:

— Да чем же я хуже, в конце концов!

И решила открыть свой театр.

Поначалу никто не воспринимал эту идею всерьез. Мама металась по дому. Однажды в столовой чуть не опрокинула на себя полку с посудой. Удерживала ее на весу, пока дядя Костя снимал тарелки, и продолжала шуметь:

— Вы даже не представляете, какой у меня будет замечательный театр! Мы утрем французам их занудливые носы! Они еще услышат, что такое русский артист!

Бабушка опасливо проверяла, не побились ли ее драгоценные тарелки, уговаривала:

— Сядь, Надя, угомонись. Все это ты можешь рассказать и в сидячем положении.

Но мама никак не могла угомониться.

— Люди, — кричала она, — люди мои дорогие! Наша Вера ровным счетом ничего не понимает! Она слишком прямолинейна, наша Вера, ей кажется, что все так легко и просто. Но театр у меня будет! Вот увидите.

Постепенно все стали свыкаться с мыслью о мамином театре. Саша перестал ухмыляться. Внимательно слушал, щурился, словно видел грядущий мамин успех. Денег для первого взноса за аренду помещения у него было прикоплено достаточно. Но гарантии ему тоже были нужны.

— Стоп, — тормозил он мамин разбег. — Где ты наберешь столько артистов?

— Артистов! — всплескивала руками мама, дивясь Сашиной тупости. — Да стоит только заикнуться… — она начинала загибать пальцы, — Борис Карабанов — раз! Дружинин — два! Прекрасный режиссер к тому же. Читорина, Добровольская. Господи, о чем я думаю! Петрунькин!

Во время этих разговоров часто присутствовал Фима и тоже задавал вопросы, когда Саша оказывался повергнутым на обе лопатки.

— Вы место, ну, где вы будете разыгрывать все эти ваши драмы и комедии…

— Вот, — перебивала мама, — вот так и назовем — «Театр драмы и комедии»!

— Прекрасно, — терпеливо соглашался Фима, — вы место для театра уже нашли?

— А что, — опасливо поглядывал на маму Саша, — здесь могут возникнуть сложности?

— Нет, зачем же сложности, — Фима поворачивался в его сторону всем корпусом, — но я бы посоветовал вам найти богатого коммерсанта…

— Это еще зачем? — брезгливо оттопыривала нижнюю губку мама.

Искусство и коммерция были для нее понятиями совершенно несовместимыми.

— Затем, что ваш распрекрасный театр кто-то же должен финансировать. Хотя бы на первых порах. Без денег вы прогорите.

— А почему это мы с места в карьер прогорим? — возмущалась мама. — Мы еще ничего не сделали, а вы уже отпеваете.

Фима набирал в легкие воздух, доставал записную книжечку, брал карандаш и задавал маме совершенно неожиданный вопрос.

— Дорогая Надежда Дмитриевна, просветите меня. Скажите, как велико в Париже число русских эмигрантов.

— Ну, этого никто не знает. Во всяком случае, много.

— Двести? Триста?

— Да нет же, несколько тысяч, наверное.

— Добре. — Фима задумчиво водил карандашом по усам. — Добре, берем зал на триста кресел.

— Нет, это мало, — прищуривалась мама, — пусть, по крайней мере, пятьсот.

— Четыреста, — торговался Фима и заносил в книжечку эту цифру. — Итак, — клал книжечку на стол и откидывался на сиденье, — к вам пришли четыреста русских эмигрантов…

— Почему только русских?

— Простите, а французам это зачем? Или вы по ходу действия будете выкрикивать в рупор перевод?

— Ах, да, — терла мама лоб кончиками пальцев, — они же не поймут.

— Итак, вы привлекли в свой замечательный театр четыреста русских эмигрантов. Все они с наслаждением посмотрели на страдания принца Гамлета. Теперь скажите, положа руку на сердце: все эти люди придут на это же самое представление еще раз?

— На Гамлета — нет.

— Прелестно. Значит, чтобы эти четыреста человек снова пришли в зрительный зал, нужно что? Нужен новый спектакль.

— И поставим.

— Надежда Дмитриевна, вы же умная женщина, вы же лучше меня знаете. Постановка стоит денег. Декорации там всякие, художества, финтифлюшки. И потом, насколько я понимаю, господам артистам надо платить жалование.

Вот тут Фима и проигрывал. Всю его тщательно продуманную атаку мама разбивала одним взмахом руки.