Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

— Рада познакомиться с вами, — не давала она ему открыть рта, — премного наслышаны. Пойдемте поговорим. Вы, Наташа, заканчивайте и проходите в гостиную пить чай.

Белой рукой, царственным жестом, показала дорогу, пропустила. Робко, с покорно прижатыми ушами, он прошел бочком, а я осталась пришивать вкривь и вкось поля к шляпе.

Они вышли из гостиной минут через десять. Я не могла слышать, о чем они говорили, Татьянин голос доносился неясно из-за плотно прикрытой двери. Но последнюю фразу она вынесла в коридор:

— Вы убедились, в моем доме никаких сомнительных свиданий ваша жена устраивать не может. Это исключено. А лишний заработок вашей семье, я думаю, не повредит.

— Да-да, — согласно кивал он, — конечно, пожалуйста, я ничего не имею против. Я только хотел посмотреть. — Он заглянул в мастерскую, — я, Наташа, задержусь сегодня. Я — предупредить. Чтобы ты не волновалась.

Татьяна проводила его, он ушел. О намерении пить чай почему-то никто не вспомнил.

— Ну, униженные и оскорбленные, — как всегда, широко шагая, вошла в мастерскую Татьяна, — рыдать, волосы на себе рвать будем?

— Ничего я не буду рвать, — огрызнулась я.

— Вот и славно, — выбила ногтями дробь на краю стола Татьяна, — о-о, порода! — покачала она головой со значением.

Я подумала, на нее произвела впечатление Борина породистость, да и высокие мужчины ей всегда нравились, но дело оказалось в другом.

— Порода — пес! — выпалила Татьяна, — все, все они одной породы. Уж на что мы, бабы, стервы, но эти…

Я бросила удивленный взгляд:

— Ну, почему стервы?

— Стервы, стервы, — отмахнулась Татьяна, — я тоже стерва. О, какая стерва! Но с удовольствием, — она кокетливо взбила короткие волосы и сразу стала серьезной, — Наташа, если нужно будет помочь… Словом, вы все прекрасно поняли… Слушайте, что вы там нашили? Распарывайте к чертям собачьим!

Мы больше не говорили о Боре. Татьяна вообще считала себя не вправе вмешиваться в чужие дела и требовала того же по отношению к себе. У них с Бертраном дю Плесси жизнь была построена по принципу «не ущемляй права и свободу другого». Результат был неплохой. Они никогда не ссорились, славно жили, хотя были совершенно не схожи. Но это, по Татьяниному убеждению, являлось главным достоинством их семьи. И она, темная шатенка, шла в парикмахерскую перекрашиваться в блондинку, чтобы уже ни в чем не походить на черного мужа. Однажды, лаская Фросеньку, стала размышлять вслух:

— Скучно ей одной, бедной. Пора бы завести второго ребенка. Только не от Бертрана. А то, что это — будут совершенно одинаковые дети. Неинтересно.

Татьяна часто чертыхалась, а няню Стефу это приводило в праведный гнев.

— Уста человеческие не должны извергать хулу! — поднимала она указующий перст к небу, — Господь создал человека по образу и подобию своему…

Татьяна фыркала:

— Мог бы придумать что и пооригинальней!

В дни, когда Татьяна никуда не бегала, ничего не изобретала, а сидела в мастерской и занималась самым нудным на свете делом — кропотливым шитьем, к нам приходила Франсин. Сначала она просовывала в дверную щель кудрявую головку и хитро смотрела круглыми и блестящими, как спелая вишня, глазами. Татьяна делала вид, будто ничего не замечает, потом подмигивала, и Фросенька, теперь уже с полным правом, распахивала дверь и бросалась в объятия матери.

Ей шел четвертый год. Славная она была, и ужасная фантазерка. Из окна ее комнаты видно было слуховое окно соседнего дома. По Фросиному убеждению, там жил «мусью на крылышках» с длинной серой бородой, с маленькими глазками и длинным носом. Довольно страхолюдный тип.

— Вот будешь шалить, — говорила Франсин провинившемуся, мне ли, самой Татьяне ли, — прилетит мусью на крылышках, цап за les cheveux [20] Волосы. ( франц. ). и утащит!

Она была милым, покладистым ребенком и говорила на смешной смеси трех языков — русского, французского и польского.

Однажды Франсин заболела. Все по очереди бегали ее навещать, и вот она мне пожаловалась:

— Что это они, Наташа, все звонят и звонят!

Я не поняла, о чем она, но как раз в передней раздался звонок, Фросенька сморщилась, прижала ладошки к замотанным ушам.

— Вот, опять.

Это позвонила очередная клиентка. Когда Татьяна освободилась, я передала просьбу Франсин. Татьяна хлопнула себя по лбу:

— Несчастный ребенок! У девки воспаление среднего уха, а этот идиотский звонок гремит, как вечевой колокол. Тыщу раз говорила — его надо сменить!

Мы вынесли в прихожую стул, и Татьяна полезла отвинчивать крышку звонка. Та не отвинчивалась. Стоя внизу, я посоветовала натолкать туда ваты. Татьяна стала по клочкам запихивать принесенную вату, заглядывать сбоку, а меня гонять наружу давать пробные звонки.

— Громко! Громко! — кричала она еще громче, — Черт, даст мне кто-нибудь в этом доме отвертку или нет?

Няня Стефа заглядывала в прихожую, открещивалась от черта, но отвертку не давала.

— Током стукнет.

— Током, током, — ворчала Татьяна, решительно забивая вату в чашку, — делать больше этому току нечего — меня стукать!

На почве Фросиной болезни произошел у Татьяны великий раскол с князем Печерским. Явился он звать ее на какой-то бал-карнавал. Татьяна отказалась, мол, дочь больна.

— Подумаешь, больна! С нею Стефа останется.

Татьяна рассвирепела и велела князю больше на глаза ей не показываться. Потом все же простила. Печерский стал снова появляться на вечерах, но особой симпатии к нему уже не было.

Новое десятилетие. — Луна-парк. — Оленька Протасова. — Ухожу от Бори. — Два выстрела. — Страх

В начале тридцатых годов погасли последние искры надежды на возвращение в Россию — Франция признала Советский Союз. И не только Франция. Со всеми надеждами на контрреволюционный переворот было раз и навсегда покончено. Да и обвыклись мы в зарубежье. Встречались по воскресеньям у тети Ляли; Саша и дядя Костя звали Петю, усаживались за стол и часами резались в белот.

— Пас!

— Тьерз!

— Плакал твой тьерз — каре!

У дядечки и Валентины Валерьяновны родился сынок Кирюша. Мама несколько недель провела в «санатории», куда ее устроила тетя Ляля. Вернулась худая, постаревшая, с коротко остриженными волосами.

Петя закончил колледж, сдал на бакалавра, научился водить автомобиль и развозил на нем по поручениям какой-то фирмы образцы товаров — рулоны соломки для летних шляп и сами шляпы. Некая общность профессий нас потешала. При встрече мы начинали смеяться, и Петя неизменно спрашивал:

— Как твои шляпы?

— А твои? — парировала я.

С Борей то ссорились, то мирились. Оба работали. Он уже не возражал против моего заработка. Жизнь подорожала, мы с трудом сводили концы с концами, хотя изредка позволяли себе сходить куда-нибудь развлечься. Но если и ходили, то, во избежание всяких недоразумений, я обязательно приглашала кого-нибудь из девчат — Марину или Татку.