Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга вторая

В июле у Сонечки и Панкрата произошла неприятность. Свалилась, как снег на голову, бывшая хозяйка домика и стала требовать назад свое добро. Панкрат втолковывал женщине, что деньги за домик, за огород она получила, а, получив, потеряла права на собственность, — все тщетно. Сварливая баба каждый день приходила к запертой калитке, грозилась вышвырнуть на улицу Сонечкино «барахло». На весь поселок разносился ее визгливый голос:

— Буржуи недорезанные, мало вас били! Вытряхивайтесь из хаты, пока милицию не позвала!

На порог выходил огромный Панкрат, бессильно сжимал и разжимал пудовые кулаки. Внушительные размеры недорезанного буржуя видимо производили на тетку некоторое впечатление. Она уходила до следующего раза, унося с собой угрожающие возгласы. Издалека доносились обрывки проклятий: «Чтоб вас… Передохли… Духу не было»…

Странно, никто из соседей в скандал не вмешивался. Все знали, что тетенька не права, правы Панкрат и Сонечка. Все видели, в какую картинку превратили они запущенный огород, как разминали в ладонях каждый комочек земли, но молчали. В этом была какая-то непривычная странность, непонятная даже такому тугодуму, как Панкрат.

Тяжба продолжалась около двух недель. Наконец, дело дошло до Петра Ивановича. Он призвал злую бабу в кабинет, и велел ей выметаться из совхоза.

— Ты, Потаповна уехала? Уехала. Чего вернулась? Я тебя, лентяйку, на работу все равно обратно не возьму. Уезжай, и чтобы тебя больше никто не видел и не слышал, не то я на тебя милицию напущу. Ты и виноград в прошлом году воровала. Скажешь, нет?

Именуемая Потаповной, тетка неслышно исчезла из совхоза, Панкрат успокоился, но Сонечка перестала здороваться с соседями и заявила, что в Крыму после всего этого она ни за что не останется. В августе, ни с кем не простившись, они бросили дом, огород и уехали в неизвестном направлении.

В конце августа уход за лимонами уже не требовал больших усилий. Сергей Николаевич начал страдать от безделья, но в это время, весьма кстати, его вызвали в правление к директору.

— Тут вот какое дело, — Петр Иванович похлопал по столу в поисках нужной бумажки. Нашел сложенный пополам листок, развернул, положил перед собой, — завтра в Ялте открывается слет цитрусоводов. Так ты, это, Сергей Николаевич, поезжай, послушаешь, что говорят умные люди.

Сергей Николаевич страшно удивился.

— Я? Да кто я такой, на слет ехать. Скорей уж Павел Александрович, это его, скажем…

— Ничего не «скажем». У Пал Саныча дел по горло. Уборка винограда на носу. Не надо антимонии разводить. В бухгалтерии оформишь командировку, получишь суточные на три дня. Поезжай и баста. Начало завтра в одиннадцать. И чтоб без опозданий.

Проникнувшись важностью поручения и даже испытав некоторую гордость, Сергей Николаевич вскочил на другой день ни свет, ни заря. Он и ночью плохо спал, ворочался с боку на бок. Уснул, успел увидеть какой-то путаный сон, проснулся, думая, что еще очень рано. На самом деле ночь кончилась, напротив кровати чуть светлел квадрат окна. Он оделся, шепнул жене: «Спи, спи, я не буду завтракать», — взял приготовленный с вечера пакет с бутербродами и фляжкой холодного чая, осторожно приоткрыл дверь и вышел из дому.

Через полчаса он сидел в кузове порожней трехтонки, жевал бутерброд и с удовольствием озирался по сторонам.

Машина неслась к Ялте. Встречный ветер задувал под ворот рубашки, лохматил волосы. Эхо отдавало шум мотора, когда машина оказывалась в непосредственной близости от прибрежных скал. Но море еще спало. Воды его тихо нежились в своем необъятном ложе. Казалось, ступи на их поверхность, и побежишь, как по стеклянному полу до самой Медведь-горы.

Промелькнула тропинка, что вела наверх, к старому дому, недавнему их жилищу. За кручей он не был виден. Потом снова пошли нескончаемые виноградники. Еще через некоторое время показался всеми покинутый дворец на оползне, и вот уже Гурзуф, тихий, сонный. Уплыли вдаль его знаменитые сосны и прибрежные скалы.

После Массандры море спряталось за спинами гор. Вскоре снова появилось, и уже не исчезало до самого конца. И вот Ялта. Прекрасный город, уступами расположенный на горах над голубой бухтой. Отсюда предстояло ехать еще семь километров, добираться до небольшого поселка.

В одиннадцать часов утра Сергей Николаевич стоял у ворот Никитского Ботанического сада. Какой-то распорядитель или, Бог его знает, кто он такой был, указал аллею, ведущую к административному зданию в самом ее конце, велел непременно зарегистрироваться у ответственного секретаря и получить талончики на завтраки, обеды, ужины и номер в гостинице.

Все это Сергей Николаевич послушно проделал. Прошел по кипарисовой аллее к ступеням белого здания, в просторном холле сразу обнаружил столик секретаря с небольшой очередью перед ним. Когда пришел его черед, предъявил командировочное удостоверение и паспорт, долго ждал, пока секретарь сверялся со списком, делал отметки, вписывал в особую тетрадь фамилию, имя, отчество, год и место рождения командировочного. Все это секретарь делал с чувством глубокого осознания своей значимости, хотя на челе его высоком не отражалось ничего. А что должно было отразиться? Место рождения у товарища Уланова было самое обыкновенное. Полтава. И никаких других данных. Сергей Николаевич лишний раз убедился, что его паспорт ничем не отличается от паспортов остальных граждан необъятного Советского Союза.

Какое-то время ушло, пока он расписывался в разных журналах за талончики и гостиницу. Наконец, процедуры закончились, Сергей Николаевич уступил место следующему за ним цитрусоводу и отправился в зал заседаний по лестнице на второй этаж, прямо по коридору, потом направо.

Это был небольшой зал с лепными карнизами по потолку, с рядами откидных жестких кресел, с тремя высокими окнами, завешенными белыми шелковыми гардинами. На узкой невысокой сцене стоял длинный стол, накрытый кумачом, с графином с водой и несколькими стаканами. Почти вплотную к столу стояла легкая переносная трибуна.

На сцене не было ни души, в зале, поодиночке, кучками, сидело человек пятнадцать. Сергей Николаевич облегченно вздохнул, больше всего на свете он не любил опаздывать, отогнул сиденье кресла в дальнем ряду, сел. Он чувствовал себя самозванцем, чужаком, случайно занесенным на собрание компетентных людей, и поэтому, не отдавая себе отчета, искал одиночества.

Зал заполнялся. Слышался неясный шумок приглушенных разговоров, хлопали сиденья. Прошел час. Заседание по неизвестной причине не начиналось, в переполненном зале становилось душно. Кто-то предложил открыть окна. Одно открыли, два других не поддались на уговоры и остались закупоренными насмерть.