Владислав Бахревский - Боярыня Морозова

Дни стояли солнечные. Решились ехать в обители Переславля-Залесского.

В какой-то деревеньке поили лошадей. Подошла поглазеть на проезжих собака. Морда веселая, глаза с искоркой.

Федосья кинула приветливому псу половину калача.

Лошади напились, поехали.

Дуня все поворачивалась, оглядывалась.

– Не егози! – сказала Анисья Никитична.

– Федосья хлеб собаке дала. Теперь за нами бежит.

Федосья посмотрела. Собака, верно, бежит. Морда радостная, лапами землю от себя толкает, играючись.

– Может, голодная, – решила Анисья Никитичка. – Дай еще кусок.

Федосья кинула собаке хлеб.

На лету поймала. Остановилась.

Впереди увал: вниз – долго, далеко, а на взгорье так под самое небо.

– А собака бежит! – сказала Дуня.

Остановились, вышли из кибитки.

Собака радостно скалила пасть.

– Возвращайся! – сказала ей Федосья. – Будь умной. Мы далеко едем.

Пошли садиться, собака ждала.

Федосья вернулась.

– Ты посмотри, какой впереди подъем! Обессилеешь. Дом потеряешь.

Сели, поехали. На взгорье дали отдохнуть лошадям, а веселая собака все еще веселая. Матушка Анисья Никитична придумала.

– Федосья, дай ей кусок мяса. Пока будет есть, мы далеко уедем.

– Мы же нездешние! – убеждала Федосья собаку. – Ешь – и домой!

– Можно, я поглажу тебя? – спросила собаку Дуня.

Собака отпрянула, а вот еду от Федосьи приняла, виляя хвостом. Кони взяли резво, собака вскинула морду, но мясо было уж очень вкусное.

Остановились у церквушки. Поклонились иконам, поставили свечи.

Пошли к лошадям – собака ждет. Морда счастливая.

Попросили священника. Посадил собаку на цепь. Батюшка налил в плошку молока. Но собака не променяла на молоко Федосью. Смотрела, поскуливала, металась.

– А мы уехали. Бросили, – сказала Дуня.

В Переславле Анисья Никитична сняла половину дома на берегу реки Трубеж. За рекой земляной вал. Через мост, в проем, и вот оно, сердце Переславля-Залесского, – Спасо-Преображенский собор.

– Самый старый храм Московского царства, – сказала Анисья Никитична дочерям. – Здесь молился святой князь Александр Невский. Это ведь его княжество. Возле собора стоял терем – родной дом Александра Ярославича. Он здесь и родился…

Берегом реки вышли к Плещееву озеру. Небо сливалось с водой. Земля по горизонту синей полоской, с зубчиками… Лес.

Вечерню отстояли в Спасо-Преображенском, а ранехонько поутру пеши совершили паломничество в Никитский монастырь.

Преподобный Никита был сборщиком податей, жестокий мздоимец. Здесь на холме, над озером, соорудил он себе столп. Господь за ревность в молитве наделил старца даром исцеления. Слава столпника дошла до черниговского князя Михаила. Князь был болен неизлечимо, но молитва Никиты одолела болезнь.

Федосью обрадовала нежданная встреча. В храме стояли вышитые золотом хоругви – дар монастырю царицы Анастасии Романовны, первой любимой жены царя Ивана Грозного.

Анастасия Романовна – светлая печаль русского народа. При ней царь Иван был добрым, мудрым, а, потерявши любимую супругу, стал Грозным. По всей правде ежели – чудовищем.

Федосье все чудилось: батюшка Никита хоть и невидим, но возле икон. Слушает, что паломники говорят, жалеет, кого не пожалеть нельзя.

Себя Федосья корила за несусветное: ишь какая хорошая! – святой столпник чуть ли не объявляется ей, но знала твердо: просить святого об исполнении девичьих желаний – суета. В доме, слава богу, ни болезней, ни горестей. Царь – само счастье, невесту нашел себе. О Марии Милославской помолиться? Марии о замужестве самое время думать. Такая она складная, строгая, но получше поглядеть – нежная, ласковая и в глазах потаенное о хорошем. Кто сватов пришлет? Отец – стольник. Ни денег, ни имения… Знатные да богатые семейства ищут родню среди богатых и знатных.

О себе Федосья подумать не догадывалась… Помнить помнила: шестнадцатый год идет, и никого, ничего себе не желала, будто у нее все уже решено.

От богомольцев узнала: на озере, под монастырем, есть камень синий. У этого камня девицы мужей просят, пригожих, богатых…

Пригораживая рот ладонью, паломница спросила у Федосьи:

– У камня была?

– Не-е-ет.

– А чего нет?.. Всего и делов: ладонь на камень положила, на озеро поглядела и – к Никите. Никита добрый, отмолит грех. А жениха получишь по твоему желанию.

В город возвращались берегом озера. На воде ни единой морщины. Осенняя синева неба в любовь окунает, душа летит, а сердце на земле. Одинокое.

– Никогда не видела столько синего, – вырвалось у Федосьи.

– Мы как по небу идем! – Дуня шла по кромке берега.

– Не этот ли камень? – Анисья Никитична остановилась у длинного валуна. Он и на берегу и в воде.

– Тот синий, – напомнила Федосья.

– А этот не белый, не серый… Как просто у крестьян! Погладила камень – и женишок вот он.

Федосья к камню не подошла. Камень и камень. И Дуня не подошла, а потом вдруг вернулась, погладила.

– Не рано ли тебе замуж? – улыбнулась Анисья Никитична.

– Я впрок. – Дуня была человек серьезный.

В Москву прикатили в санках, под Введенье. Прокопия Федоровича дома нет. Государь послал судью Каменного приказа поглядеть, как строятся крепости на черте, в степи. За приказчиками смотреть надо строго. Заворуются.

Утром ради праздника лег снег. Ласковый, чистый. И не холодно. Мороз для румянца.

Праздник Введения тревожил Федосью таинственной, с печалью в глазах, радостью. Матерь Божия – родительница вечной красоты.

Девочка, еще даже не отроковица, но ее вводят во храм. В святая святых. Здесь бессмертные душу и сердечко, стучащее по-человечески, ожидает Вселенная. Сонмы звезд, сияющие полчища небесных сил, а Иисус Христос – среди Троицы, но не рожден плотью.

Это какие же предвкушения всему сотворенному. Словом, Федосья вступила в Успенский собор, затаив в себе чудо вступления Богородицы, во храм одушевленный.

Первое, что увидела Федосья, – лицо государя. Она заранее напрягла душу, чтобы радоваться его радостью. А государя, Алексея Михайловича, которого покидала, – нет! У этого на царском месте – лицо другое. Глаза, борода, румянец те же и свет на лице, но из души – от окон.

– Где же счастье? – вспомнила Федосья, чего искала и чего теперь в лице царя не было.

О царевых несчастьях, ежели они сердечные, помалкивают. И все всё знают.

Страшно было Федосье. В сердце кипела обида. За царя. Царь, а за правду не смог постоять. Поверил злу, а зло в него и метило. Пособить злу – быть угодником князя тьмы. Но кто – зло?

Царскую невесту, Евфимию, в царское платье обряжала Анна Петровна Хитрово. Имя ей Хитрая. Царицын наряд – пудовый. Убирать голову царской невесте взялась сама Анна Петровна. Каждый волосок затягивала под убрус с такой силой, будто это не волосы, а струны. Такое сотворила – бедная Евфимия глазами не могла моргнуть. Ее ноги не держат, но Хитрая со своими бабами подхватили невесту под руки, втолкнули в двери Золотой палаты, а сами в стороны. Царь от радости и нетерпения с трона сошел, а невеста качнулась, будто сосенка подрубленная, и упала.