Дмитрий Дмитриев - Боярыня Морозова. Княгиня Елена Глинская

– Так как же, Феня, по нраву тебе суженый? – спрашивал у дочери окольничий дворянин Прокофий Федорович Соковнин.

– Твоя воля, батюшка, – печально ответила красавица, опустив голову.

– Про то я давно знаю, что воля моя… От тебя хочу знать – по нраву ли тебе Глеб Иванович Морозов?

– Как тебе угодно, батюшка.

– Мне-то, дочка, угоден боярин Морозов! Рода он хорошего, близок к государю, знатен, богат… завидный женишок… Только летами он старенек.

– Он мне в отцы годится…

– Это не беда… Летами Морозов стар, а по обличью молод: бел, румян, собой статен. С таким мужем ты будешь счастлива.

– Так ли, родимый? – со слезами в голосе возразила отцу молодая девушка.

– Знамо, так! Или с отцом задумала учинить спор? – сурово проговорил Прокофий Федорович.

– Смею ли, батюшка…

– То-то. Ни один отец не пожелает зла своей дочери… Помни и знай это!

– Батюшка, родименький, об одном прошу тебя и умоляю…

– О чем, говори!

– Подождал бы ты, батюшка, выдавать меня в чужие люди, дал бы еще мне пожить с тобой в родимом дому. Не перестарок я…

Феня заплакала.

– Ждать нечего, скоро пост, надо крутить свадьбу.

– Отложил бы, государь-батюшка, до Красной горки.

– Глеб Иванович до поста решил жениться на тебе… Спешит, потому что великий государь в Казань воеводой его посылает.

– В ту пору и я с ним должна ехать?

– Разумеется! Куда муж, туда и жена…

– Ох, господи!

Молодая девушка тяжело вздохнула.

– Чего вздыхаешь, чего печалишься? Или воеводшей быть не хочешь?.. Глупая, да твои подруги с зависти лопнут, когда будешь ты боярыней Морозовой… Говорю, Морозовы сильны и знатны в белокаменной Москве! Слышь, царскими любимцами считаются… Москва их чтит и любит. Брат твоего суженого, Борис Иванович Морозов, был царским пестуном. Без его совета великий государь не принимается ни за какое дело. С ним породниться – большая честь… – уговаривал Соковнин плакавшую дочь. – Ну, полно плакать. Или не знаешь, что слез я не люблю.

– Я… я не плачу, государь-батюшка.

– Не плачешь… только слезы из глаз рекой льются.

– Что же мне делать?

– Не супротивничать, а слушаться отца.

– Я, кажись, и то во всем, родимый, тебя слушаюсь… твои родительские приказы выполняю.

– Выполни, Феня, и теперь.

– Приказывай, батюшка.

– Выходи за Глеба Морозова.

– Слушаю.

– Вот и давно бы так, дочка… Теперь я вижу, что ты не супротивная, а послушная… это хорошо… готовься невестой быть. Дней через пять будет твое благословение.

– Так скоро?! – воскликнула молодая девушка.

– Говорю, так желает Глеб Иванович.

– Стало быть, моя свадьба…

– Недельки через три-четыре и свадьбу справим. С нынешнего дня дворовым девкам прикажу приданое тебе готовить.

Проговорив эти слова, Соковнин не спеша вышел из светлицы своей дочери.

А бедная Феня, уткнувшись в подушку на своей постели, горько заплакала.

Этими слезами она хотела выплакать свое девичье горе.

– Феня, Фенюшка, что ты, родная? С чего так убиваешься, с чего, жемчужина моя, роняешь свои девичьи слезы?.. А впрочем, и то молвить: «Девичья слеза, что божья роса, солнышко войдет – и роса высохнет», – нараспев говорила мамка боярышни Соковниной, старуха Гавриловна. – Да полно, боярышня, полно, болезная! Оботри свои слезы прочь.

– Ах, Гавриловна, что я за несчастная уродилась на белом свете!

– Да что? Молви, жемчужина, что с тобой приключилось?

– Батюшка приказ дал готовиться к венцу мне с постылым суженым.

– С кем? – с любопытством спросила мамка.

– С Глебом Морозовым!.. – захлебываясь слезами, ответила молодая девушка.

– Неужели? Да ведь боярин Морозов годится тебе не токмо в отцы, а и в деды!

– И я про то батюшке докладывала.

– Ну и что же он?

– Слов моих не принимает… грозно свой родительский наказ отдал невестой быть старого боярина.

– Ах, моя болезная, что тебе делать-то, как быть?

– Известно как – воле отцовской покориться.

– А как же боярич Владимир? – сквозь слезы спросила Гавриловна у своей выходицы-барышни.

– Видно, не судьба мне быть его женой… Проститься с ним надо… расстаться навсегда, на всю жизнь!

– А ты, боярышня, не ходи за старого Морозова.

– И не пошла бы, да приказывают. Против отцовской воли не пойдешь!

– Где!.. Разве можно!

– А ты, Гавриловна, скажи Владимиру, чтобы он пришел со мной проститься.

– А куда ему прийти-то, жемчужина моя?

– Куда? Я и сама не знаю… В хоромы к нам прийти ему нельзя.

– Где!.. Твой батюшка прогнать велит боярича в три шеи.

– Как же быть? А поговорить с Владимиром мне надо бы.

– А я придумала, боярышня, где свиданьице тебе назначить с бояричем.

– Где? – живо спросила у мамки дочь Соковнина.

– В бане.

– Да ты, Гавриловна, видно, рехнулась!

– А что, жемчужина моя?

– Как же пойду я в баню одна ночной порой?

– Не одна пойдешь, а со мной, я провожу.

– Страшно…

– Чего?

– Быть в бане в полночный час.

– Да не одна ты будешь, а со мной и с бояричем и не в полночный час, а вечером.

– А все же, мамка, страшно.

– Ничуточки. Уж очень ты робка, жемчужина моя…

Причина, почему старуха Гавриловна так уговаривала Феню идти на свидание с бояричем Владимиром Пушкаревым – так звали возлюбленного Фени, – была такая: молодой боярич часто дарил Гавриловне деньги, до которых она была страстная охотница. Устроив свидание боярышни с Пушкаревым, она надеялась получить щедрую подачку. Сама по себе Гавриловна была не дурная старуха, но страсть к деньгам иногда заставляла ее делать дурные поступки.

Феня, как ни любила Пушкарева, но все-таки долго не решалась идти на свидание с ним в пустую баню. Но ей надо было поговорить с бояричем, проститься с ним, повидаться в последний раз…

Феня решилась идти.

Зимний вечер. Мороз. Луна серебрит промерзлый снег.

В большом терему дворянина Прокофия Соковнина все спит глубоким сном.

Кругом могильная тишина, сторожевые псы – и те от лютого мороза забрались в свои конуры.

Вот по лестнице из сеней спустилась Феня, закутанная в атласную шубейку; за ней старуха Гавриловна.

Обе они стали тихо пробираться к бане.

Баня отстояла от терема на добрые полверсты и находилась на огороде; огород же Соковнина спускался к Москве-реке, а терем его расположен был на улице Варварке; за теремом шел большой, густой сад, а за садом уж огород.

Чтобы попасть в баню, надо было пройти весь двор и обогнуть сад.

В баню Соковнин в то время ходил редко, потому и дорога к ней тогда расчищалась от снега, только когда баня жарко натапливалась для боярина.