Дмитрий Дмитриев - Боярыня Морозова. Княгиня Елена Глинская

Дед Иван, придя в боярский сад на обычную молитву, сделался невольным свидетелем разговора, произошедшего между боярыней Федосьей Прокофьевной и молодым стрелецким сотенным Владимиром Пушкаревым. Пушкарев, прибыв в Москву из Литвы, не преминул под каким-то предлогом явиться в терем к Морозову. Самого боярина он не застал, и, улучив время, стрелецкий сотенный уговорил Федосью Прокофьевну выйти с ним поздним вечером в сад.

При взгляде на деда Ивана в белой рубахе, с длинной седой бородой, освещенном лунным светом, молодой Пушкарев принял его за привидение и невольно вскрикнул.

– Испугался? Греха бойся, от греха, молодец, беги… Беги, мол, от греха, – наставительно проговорил ему старик.

– Кто ты? – с испугом спросил у него стрелецкий сотенный.

– Человек, как и ты, – улыбаясь своей добродушной улыбкой, ответил ему дед Иван.

– Напугал же ты меня, старик!

– Говорю: не меня бойся, а греха…

– Ты слышал наш разговор?

– Слышал…

– А ты здешний?

– Здешний. А как ты в боярский сад попал? Зачем пришел? Надо бежать от греха, а ты сам на грех идешь, – строго проговорил дед Иван.

– Я… я уйду сейчас, дедушка… Лицо твое говорит, что ты добрый и ничьей погибели не ищешь… Забудь то, что слышал здесь! Вот кошель, он с деньгами… возьми, только никому не говори про мой разговор с боярыней, – проговорил Владимир Пушкарев, протягивая руку с кошельком.

– Мне твоих денег не надо – я богат Божьей и боярской милостью! Деньги раздай Христовой братии. А доносчиком я и смолоду не был… – ответил старик, отстраняя от себя кошелек.

– Так ты не скажешь, дедушка?

– Знамо, не скажу! Только больше сюда ни ногой – слышишь?

– Слышу, дед.

– То-то, мол, гляди, добрый молодец… Не то быть большой беде, быть большому греху! – предостерег дед Иван Владимира Пушкарева.

– Завтра я опять уеду из Москвы.

– Куда?

– На рубеж.

– Поезжай дальше от соблазна, дальше от греха.

– Прощай, дед…

– Прощай, храни тебя Бог!

Забор, отделявший сад боярина Морозова от улицы, был невысок, и молодому Пушкареву не составило большого труда перелезть через этот забор.

На улице дожидался его привязанный к дереву лихой конь. Быстро вскочил на него стрелецкий сотенный и помчался по безмолвным московским улицам.

Дед Иван сдержал свое слово: о происшествии в саду он ничего не сказал боярину Глебу Ивановичу, ни словом ни делом не выдал боярыню Федосью Прокофьевну.

Вернувшись с богомолья, боярин застал свою жену в душеспасительной беседе с протопопом Аввакумом – он был духовником Федосьи Прокофьевны. Аввакум в то время был еще близок к царскому духовнику, к протопопу Стефану Вонифатьеву, и вхож был на «верх», то есть во дворец государев.

Боярыня Морозова, несмотря на свои молодые годы, была очень богомольна и богобоязненна; она часто посещала монастыри и всякий день ходила в свою приходскую церковь.

Боярин Глеб Иванович, поздоровавшись с Аввакумом, обратился к своей молодой жене с такими словами:

– Вельми приятно мне видеть тебя, Федосья Прокофьевна, за сим душеспасительным занятием.

– В беседе с отцом Аввакумом я вижу для себя большую усладу, – скромно промолвила молодая боярыня.

– И аз, многогрешный, в беседе с тобой, боярыня Федосья Прокофьевна, вижу двоякую пользу и для тебя, голубица моя, и для себя… – смиренно ответил протопоп.

– Ну, сказывай, отче, что нового в Москве? Ведь я только что вернулся, на богомолье в Троицкой обители был, с неделю гостил там, – меняя разговор, обратился боярин Морозов к Аввакуму.

– Новостей, боярин, немного.

– Ну, в таком большом городе да мало новостей! Что-то, отче, чудно! Ну а патриарх Никон как, здоров ли?

– Что ему делается! – хмуро ответил Аввакум.

– Ты как будто с ним не в ладу?

– С бесом ладить легче, чем с ним.

– Негоже, отче, отзываться так о святейшем патриархе.

– Какой он патриарх!

– А кто же? – с удивлением посматривая на Аввакума, спросил у него Глеб Иванович.

– Еретик!

– Что?.. Как ты молвил? – не веря своим ушам, переспросил у протопопа боярин Морозов.

– Говорю, Никон не патриарх всероссийской церкви, а еретик, – нисколько не смущаясь, повторил Аввакум.

– Твои ли это речи, отче?.. Подумал ли ты про то, что сказал?

– Думал, боярин, долго я думал и пришел к тому, что Никон – волк в овечьей шкуре.

– Да что… что ты говоришь?

– Правду, сущую правду! По уставу святых отцов семи вселенских соборов и других многих поместных соборов всяк человек, отвергающий догматы и обряды святой церкви, есть еретик.

– Ну так что же?

– А Никон что сделал?.. Он исказил своими вставками да поправками Священное Писание! Вместо сугубой «аллилуйи» установил тройную… Да что я тебе, боярин, рассказываю, чай, и сам ты хорошо знаешь, как Никон исказил словеса священные и как он глумится над вековыми обрядами и обычаями церковными! Вот и есть он не святейший патриарх, а волк, губящий стадо Христово! – весь покраснев от волнения и гнева, проговорил протопоп Аввакум.

– Вот оно что! Говорят, что у нас в Москве появилось немало людей, недовольных нововведениями патриарха Никона!

– А знаешь ли ты, боярин, как те люди называются? – быстро спросил Аввакум, сверкая глазами.

– А как?

– Борцами за правую, старую веру.

– Не хочешь ли и ты, протопоп, пристать к тем борцам? – насмешливо спросил Глеб Иванович.

– Зело буду рад, коли Господь сподобит и меня страстотерпцем быть за старую веру.

– А на это вот что скажу тебе, Аввакум: для таких борцов и страстотерпцев, как ты, двери моего терема будут наглухо закрыты. Помни! – сурово проговорил боярин Морозов и, сердито хлопнув дверью, вышел из горницы.

– Ах, бедная Федосьюшка, и твой муж угодил в стадо сатанинское, – со вздохом промолвил Аввакум, посматривая с жалостью вслед боярину.

– Помолись за него, святой отче, да обратит Господь на путь правды моего мужа, – припав к руке протопопа, со слезами промолвила боярыня Морозова.

В мире ничего нет сокровенного, и какая бы ни была тайна, она открывается со временем. Так произошло и с тайной молодой боярыни Федосьи Прокофьевны Морозовой.

Что Владимир Пушкарев был прежде ее возлюбленным, о том совершенно случайно узнал боярин Глеб Иванович.

Узнал он об этом так.

Однажды боярин Морозов приехал из государева дворца в пору послеобеденную к себе домой. Он застал свою молодую жену сладко спавшей после вкусного и сытного обеда. Красавица боярыня прилегла на широкую скамью, покрытую медвежьей шкурой, и крепко заснула.

Старик боярин залюбовался своей спавшей молодой женой-красавицей.

– Голубка моя чистая сладко спит, покойно, тревожный сон не тяготит ее молодую жизнь… Как она хороша! Недаром завидуют мне, что жена у меня раскрасавица. Спи, моя люба сердечная… Да будет тих и покоен твой сон! – тихо проговорил Глеб Иванович и поднял руку, чтобы перекрестить свою спавшую жену…