Владислав Бахревский - Боярыня Морозова

– Святейший куда ни придет, там и строит, – подхватила царицыно слово Федосья Прокопьевна. – На наших глазах поставили церковь в Зверинах. За две недели!

– За две с половиной, – поправила царица. – Ничего тут не скажешь – строитель. Четыре года в патриархах, а у него уж и Крестный монастырь стоит, и Иверский, и еще много чего удумано. Иерусалим собирается перенесть на Московскую землю.

Замолчала, торопливо разбирая волосы.

– Федосья! Гляди!

– Чего?

– Волос седой.

– Давай, государыня, выдеру!

– Выдери! Еще-то нет ли? Хороша я буду показаться Алексею Михайловичу в сединах! – Быстро покрестилась на иконы. – Господи, пошли скорую зиму, чтоб дорога-то легла какая следует.

– Заждалась! – вырвалось у Федосьи Прокопьевны.

– Заждалась! Сплю и горю! – Всплеснула руками, утонула в лавине тяжелых волос. – Вспомнила!

– Что с тобою, государыня?

– Сон нынешний вспомнила. Вчера странница про птицу феникс сказку сказывала. Вот и приснилось мне, будто сама я и есть птица феникс. Всю-то ночь, кажется, летала. То вверх, то вниз. Вверх лечу – смеюсь, вниз – обмираю. Между ног жмет! А хорошо, как на качелях. Федосья, вот бы тебе поглядеть! Уж такие несказанные перья у меня были, что там кумачи, атласы. Лечу, а вокруг меня светоярое облако. Еще вспомнила! Федосья, а я во сне-то моем – снеслась. Целое гнездо яиц наложила. Все белые, а три яйца, с краю, золотые… Утром заспала сон, а сейчас на изразцы гляжу, все и всплыло. Дай руку.

Приложила Федосьину руку к своей груди, и та услышала, как сильно бьется у царицы сердце.

– К чему бы это?

– К прибыли! Золото снится к прибыли.

– А знаешь, что я думаю! – И, взяв боярыню за голову, шепнула ей на ухо: – Трех царей я рожу.

И приложила палец к губам.

Федосья Прокопьевна, чтобы отвлечь царицу, принялась чесать ей волосы и вздохнула вдруг.

– Что так тяжело?

– Ванечку вспомнила. Сыночка. Я уж личико его забывать стала.

– Домой поезжай. Я тебя отпущу, – просто сказала Мария Ильинична.

– Матушка, царицушка! И полетела бы, но тебя-то как оставить? Ты тоже вся истосковалась. Оттого и волосок поседел.

– Со мною детки. Мне легче. Поезжай. Вот дожди перестанут. В грязищу много не наездишься. – И тут на лице Марии Ильиничны отразилось удивление. – Федосья! Я ведь еще вспомнила. Из трех золотых яиц разное вылупилось. Из одного – Петушок – Золотой гребешок. То не к слову сказалось. У него и впрямь гребешок был из литого золота. Тяжелехенький. А из другого яйца вышла кукла. Тряпичная кукла… Такая вся спустя рукава.

Царица примолкла.

– А из третьего? – спросила Федосья Прокопьевна.

– Из третьего… – Мария Ильинична печально и долго поглядела в окошко. – Из третьего золотого яйца вывелась птица феникс.

– О чем перед сном говорят, то и снится, – успокоила царицу Федосья Прокопьевна.

– Всю неделю буду поститься. Кроме кваса – ничего в рот не возьму. Даже корочки хлеба.

– И я с тобой, царица!

– Перед дорогой это хорошо, – согласилась Мария Ильинична. – Ты Богу послужишь, а Бог грязи поумерит.

Введение государь праздновал в Смоленске. Праздник совпал с прибытием Яна Корсака, присланного польскими комиссарами из Вильны сообщить московскому царю о его избрании королем Польским и великим князем Литовским. В своей речи пан Корсак налегал на то, что народ польский ждет от нового царя милости. Пусть он ради спокойствия своих будущих подданных прикажет отвести войска за реку Березину.

Приветствовал государя и посланец польного гетмана Великого княжества Литовского Винцентия Гонсевского.

Алексей Михайлович на радостях поторопился отправить к Гонсевскому семь сороков соболей, и повез их Артамон Матвеев, получивший ради посольства чин стольника.

Новая корона хоть и не была еще водружена на голову, но уже требовала множества пиршеств, подарков. А впереди сейм, на подкупы миллионы нужны. И государь поспешил отправить дворянина Чемоданова в богатую Венецию просить денег взаймы.

Как после вина похмелье, так и после великих побед – похмелье. Надули русского царя поляки с мнимым избранием в короли, надули шведы, приглашая к разбойному разорению Польши, но обиднее всего – гетман Хмельницкий держал великого царя за великого дурака. Предательство Хмельницкого совершалось втайне, но многое недобро-русское творилось явно, наглым насильством. Сбрехать царю Запорожское Войско почитало за честь, и оттого честь их была беспутной и кровавой, как у разбойников. Отнекиваться, возвести клевету на московских воевод для чигиринской казачьей старшины стало делом обычным. Недорого стоило. Если и летели за ложь головы, то не свои. Казачья голова для гетмана и писаря с есаулом все равно что кочан капусты. Лишь бы их карману не было убытку, лишь бы варилось и поспевало тайно замешенное варево. По весне 1657 года все надежды на польскую корону для Алексея Михайловича развеялись, ни один из окаянных вопросов не разрешился сам собою, и надо было, набравшись духа, хоть на иные дать ответы смелым голосом, пристукнув царским посошком.

Царя и царицу ни в чем не обойдешь. А Федосья Прокопьевна преуспела в странном, в никчемном и в опасном желании.

В карету государя запрягали цугом десять лошадей.

Федосья Прокопьевна отправилась в Донской монастырь, чтоб через всю Москву проехать. Карету боярыни несли, как небесное облачко, двенадцать золотых валашских лошадей.

Федосья Прокопьевна и сама не знала, зачем это ей. Измучилась жить во лжи, раздавлена властью? Но сама-то разве не власть? Каждый Божий день при царице.

Верные ученые люди открыли глаза на подлую неправду Никонову. В его «Служебнике», изданном в 1656 году, объявлялось: исправлен согласно с древними греческими и словенскими книгами. А на деле справщики греки калечили служебники прежних патриархов по латинским образцам, напечатанным в Венеции. «Исправляли» греки русские истинные книги по «Служебнику» епископа Гедеона Балабана, чье гнездо в польском городе Львове. «Служебник» Балабана издан в 1604 году, а правлен по венецианскому греческому «Евхологиону» 1602 года, напечатанному в иезуитской типографии.

Старые справщики, отставленные от дела, открыли глаза Федосьи Прокопьевны еще на одну ложь Никона.

Келарь Троице-Сергиевой лавры Арсений Суханов больше года жил на Афоне, собирал древние книги и рукописи, по которым следовало исправлять богослужебники.

Привез Арсений в Москву 498 книг и рукописей – богатство святого Афона, благословение святого Афона.

В тех свитках и в книгах были беседы Иоанна Златоуста и Макария Египетского, труды Василия Великого, Иоанна Лествичника, патерики, поучения эллинских философов, всякие дивные слова: Ставрона о землетрясениях, Фоклея о морских животных. А книг, по которым можно было бы сверять служебники, Суханов сыскал на Афоне всего семь. Три «Евхологиона», три «Типикона» и один «Часослов».