Вибеке Леккеберг - Пурпур

Послеполуденное солнце пробилось сквозь толщу облаков, Бернардо скинул плащ на руку. Послышался птичий гомон и шум многих крыльев. Они подняли глаза: караван серых гусей тянулся к северу.

– Сильно ли норвежский пейзаж отличаемся от здешнего? – спросил архитектора.

– В Норвегии все другое. На море – лед и фьорды, ущельями врезанные в берега. Земля более влажная, чем тут, многие итальянские растения не смогли бы выжить в Норвегии, зато у вас нет деревьев с белыми стволами в черную крапинку, а у нас их целые леса. Они пускают листву в мае, зовутся березами. Если бы вы только знали, какой запах у этих листьев!

– Я надеюсь когда-нибудь увидеть вашу страну. – Он сделал долгую паузу, глядя на долину. – И полюбить ее, как полюбил эти края с первого взгляда.

Архитектор широко повел рукой, словно приглашая и Анну полюбоваться раскинувшейся под ними долиной, а затем задумчиво продолжил:

– Природа… Его Святейшество не раз говорил, что властитель должен знать ее тончайшие нюансы, ибо без этого нельзя ни управлять в мирное время, ни избрать верную стратегию в годину военных тревог. Что ж, каждому свое. Правители видят в природе средство, а художники – натуру для перенесения на полотно. Но и те, и другие должны изучить ее до ничтожных деталей, досконально. Ведь только то, что хорошо известно, можно любить и уважать.

– И защищать, – добавила Анна. – Отстаивать при любых обстоятельствах.

– Как алтарную картину, написанную собственной рукой? Вы смелый человек, баронесса.

Смелый и непреклонный. Защищайте то, чем дорожите, но помните: вам грозит опасность. Не забывайте этого.

В его голосе прозвучали беспокойство и волнение. Он не забыл, поняла Анна, о пропасти позора, на краю которой недавно стоял. Папа, опытный охотник, ранил душу архитектора. Если талант Бернардо иссякнет, то убьет и до конца. А ее пурпур иссяк.

Ведя разговор, Росселино смотрел Анне в глаза. Так, словно хотел придать ей мужества при неминуемой встрече с несчастьем. И действительно, отвага переливалась в нее из его зрачков, освобождала сердце из тисков отчаяния, толкала лететь в неведомое выпущенной из тугого лука стрелой.

Они поднялись по ступеням до крепости. Огромные камни стен напомнили Анне о гранитных валунах родного края. Две такие глыбы, невесть когда нагроможденные ледником одна на другую, лежали у ее отчего дома. Девочкой она любила, вскарабкавшись на них, смотреть на далекий горизонт. Она никому никогда не рассказывала про эти камни, а теперь воспоминание с непреодолимой силой влекло Анну к ним, как металлическую пыль к магниту.

Бернардо расстелил на земле плащ. Они уселись. Из корзинки появились фляга с вином и два оловянных бокала. Анна отрезала два ломтя хлеба и немного сыра пекорино. Они подняли бокалы.

– У меня тоже была своя крепость, – задумчиво произнесла Анна, – но не такая, как эта, а нерукотворная. Ее построил ледник десять тысяч лет тому назад. В детстве казалось – специально для того, чтобы я могла обозревать мир с могучих валунов, возвышаясь надо всеми. Совсем маленькой меня поднимал на вершину камня отец, потом я научилась забираться сама, вся в восторге от того, что покоряю высоту. До сих пор помню каждый выступ, каждую трещинку в гранитном монолите с вкраплениями других пород: работа ледника. Нет, даже не я помню, а ладонь.

Анна протянула Бернардо раскрытую руку. Он поцеловал точно то место, в котором хранилась память.

– Я так хорошо изучала эти глыбы, что, по-моему, могла видеть их насквозь, определять, из каких минералов они состоят. Когда. я уезжала с острова, валуны стояли, целиком покрытые зеленым мхом, словно надев изумрудные плащи в мою честь.

– Такие, как этот? – Бернардо указал на подстеленный зеленый бархатный плащ. – В Норвегии вас ждут только обросшие мхом камни?

– Увы, – невесело усмехнулась она. – Отрадно думать, что хоть они: моя колыбель, мое надгробие.

– А горы Корсики, они были вам видны с валуна?

– Нет, только море, наше море.

– Немного найдется женщин, которых занимают мысли о форме и составе камней, – сказал архитектор. – Сам же я только об этом и думаю. Такая уж профессия. Полжизни прошло в каменоломнях Каррары. Эти руки ласкали по большей части мрамор, а не женщин, – он с каким-то удивлением посмотрел на свои ладони, потом на нее. – Однажды я предостерегал: те, кто сегодня принимают вас за ангела, завтра сочтут сатаной. Так оно и вышло. Я собираюсь встретиться с Папой Римским и просить о прощении для некой красильщицы. Отправляюсь в Рим завтра утром. – Он опять поцеловал руку Анны, потом погладил ее волосы. Она припала к его груди:

– Наконец-то!

Наконец-то его лицо, являвшееся ниоткуда в грезах и фантазиях, приносившее освобождение скованной душе, заставлявшее сердце биться быстрее, а тело – трепетать, склонилось над ней въяве. Анна не почувствовала ни малейшего смущения, когда Бернардо прикоснулся пальцами к ее шее, прижался губами к губам, обнял за талию, опрокинул на спину и лег сверху. Ноги ее широко раскинулись. Она обхватила его бедра обеими руками, две плоти слились, горячая волна хлынула снизу вверх, мечты стали реальностью.

Анна открыла глаза. Вот она и дома. От плаща исходил явственный запах молодой березовой листвы. Запах дома. «Вот это и случилось», – подумала она с тихим счастливым смехом. Его лицо почему-то стало видеться менее отчетливо. Кто он? Может быть, фавн из ближнего леса?

Не стоит вновь погружаться в фантазии. Просто над Амиатой нависли тяжелые тучи, сгустился сумрак, и черты Бернардо сделались едва различимы. Скоро и склоны гор нельзя будет разглядеть из-за тумана, наползающего со всех сторон, чтобы вновь окружить Анну коконом, отделяющим от всех остальных, – отверженную, отлученную.

Думать об этом не хотелось. Вершины уже утонули в белесой дымке. Анна сжала руку Бернардо и плотнее укуталась его плащом. Вот он, ее кокон.

Запоздалый луч упал на одно из окон крепости, осветив чью-то фигуру, смутно знакомую. Затаившийся там человек все видел. И, конечно, не замедлит оповестить всех, кому это интересно. Например, Папу Римского, который ждет от нее покаяния и искупления. Который утверждал при последнем разговоре, что люди не умеют ограждать свои вожделения рамками разумного. А она отвечала: «Ошибаетесь, Ваше Святейшество».

Он все не приезжал, хотя и обещал встретиться с ней после своего возвращения из Рима.

Анну не покидал страх. Ее преследовали мысли о человеке, стоявшем у крепостного окна, видевшем все, – и с тех пор, как иногда казалось, продолжавшем неотступно следить за ее чувствами и поступками. Поступки же были таковы: она ходила к священному источнику, пила там воду, но не затяжелела, не смогла забеременеть от Бернардо, как раньше не могла от Лоренцо. Действительно, на ней лежит проклятье. Каменные утесы и глинистые гроты – единственные свидетели ее слез.