Вероника Тутенко - Дар кариатид

— А ты чего здесь одна сидишь? Пойдем с нами играть! — позвал он.

— Не могу, — показала Нина брату больной палец.

Толик понимающе покачал головой. Не очень-то побегаешь с такой болячкой. Вдруг в игре кто заденет.

— Ну ладно, сиди, — не стал настаивать Толик и хотел было уже вернуться к ребятам, но, бросив взгляд на яблоню, решил прежде хоть чем-нибудь порадовать сестру.

Первые яблочки всегда кажутся особенно вкусными. Это потом осенью, когда фруктов и желтых, и красных полон сад, незрелый плод уже не обрадует. А сейчас хрустеть им — одно удовольствие.

Толик тоскливо посмотрел на верхушку, туда, где яблочки уже слегка подрумянились. Эх, забраться бы туда! Да нельзя — мачеха заругается.

Ну да и внизу яблочки хороши. Хоть и кожица у них не такая гладкая, зато «падалица» всегда мягче.

Проворно Толик набрал полные ладони яблочек, высыпал их сестре в подол.

Забыв о больном пальце, Нина радостно принялась за незрелые плоды.

А Толик снова наклонился под яблоню — набросал и себе неспелых фруктов за пазуху. И хотел было снова бежать к ребятам, пока те не начали расходиться на обед, как со стороны колхозного поля показалась Ефросинья. Размахивая руками, она быстро приближалась к дому и вот, оттолкнув пасынка, грозной тенью нависла над падчерицей.

— Ах вы… — женщина смачно выругалась. — Яблоки уже жрете! — тяжелая рука Ефросинью опустилась прямо на больной палец девочки. Нарыв лопнул от удара, надкусанное яблочко выпало из руки, покатилось по земле.

С криком Нина бросилась за калитку, не разбирая дороги от слез. Нет, не вернется она больше к мачехе, никогда, никогда… Только ведь некуда, некуда идти…

От обиды и отчаяния девочка беззвучно зарыдала. Только слезы катились по щекам. Собирай соленый бисер, нанизывай на бусы, сиротская доля.

Нина остановилась на краю деревни, у василькового поля. Колосья тянулись к солнцу и совсем не боялись стать хлебом. Море ржи в васильковую крапинку завораживало, успокаивало, как и год назад, когда она с отцом и Толиком входили в деревню.

Девочка с надеждой вглядывалась вдаль. Вдруг покажется отец на горизонте? Но нет, он придет только завтра, в субботу.

«Ну миленький, ну пожалуйста», — шептала Нина, и Кто-то невидимый, добрый услышал её. Вдали появилась мужская фигура.

«Папа!» — обрадовалась девочка и бросилась навстречу.

Человек шагал бодро и издали был похож на Степана, но вблизи оказался гораздо моложе.

Путник был солдатом. Форма ладно сидела на нем. Начищенная пряжка празднично блестела на ремне. Нина никогда не видела солдатика раньше в деревне, но издалека лицо его показалось ей знакомым.

Неожиданно чужак раскрыл объятья и лицо его просветлело от счастливой улыбки.

— Ниночка!

Девочка взвизгнула от неожиданности и радости и бросилась навстречу брату, повисла на его крепкой шее и заплакала громко, навзрыд.

— Что случилось, Ниночка?

Нина не могла остановиться. Сквозь рыдания брат разобрал только «Фроська» и «яблоко». Какая-то женщина обидела сестру.

Наконец, немного успокоившись, Нина показала брату больной палец и сбивчиво, но подробно рассказала, как мачеха выбила у неё из рук яблоко.

Сережа погладил сестру по голове, и брови его стали точь-в-точь, как у отца, когда тот принимает какое-то важное решение окончательно и бесповоротно.

— Пойдем! — взял он за руку Нину.

— Я к Фроське больше не пойду! — испугалась она.

— К дяде Никите пойдём, — успокоил Сережа.

Никита, пообедав, сидел на бревне у плетня и задумчиво обстругивал баклушу. Катерина гремела в избе котлами. Убирала посуду.

— Неужто Сережа? — узнал Никита племянника.

— Я, дядя Никита, — засмеялся Сережа.

— И не узнать, какой красавец стал! — Никита отложил баклушу, обнял племянника.

— Дядь Никит, приютишь нас? — попросил он.

— Что случилось-то, — стал беспокойным взгляд Никиты.

Сережа повторил рассказ сестры.

— Вот ведь как…Обижает, значит, мачеха? — покачал головой Никита.

— Обижает, — вздохнула Нина.

Ночью опять спали у дяди Никиты на сеновале. Скошенная трава благоухала рекой и полем. А высоко в небе перемигивались июньские звезды, и не было им никакого дела до того, что лето пройдет.

А на рассвете, когда петухи возвестили о приходе нового субботнего утра, Сергей с Ниной и Толиком пошли к ручью встречать отца.

Усталую после тяжкой работы и долгой дороги походку отца Нина узнала издалека.

Степан увидел детей и зашагал веселее. Усталость мгновенно прошла, а сердце пело петухом: «Сын на побывку приехал». А ведь красавец стал. В их, Аксенову, породу. Вылитый дед, его, Степана, отец, Игнат. Эх, посмотрел бы он сейчас на внука. А может и видит?

Степан поднял глаза к ясному небу и улыбнулся.

Сережа сменил уже солдатскую форму на холщовые штаны и рубашку. Но и теперь благодаря стройности и загару, и полученной в армии выправке, казался выше ростом.

Невольно вспомнил Степан и себя юным солдатиком, ослепленным, оглушенным Казанью.

Об армейской жизни Сережа молчал, а Нина и Толик наперебой жаловались на Ефросинью. Степан вздыхал и удивлялся, почему они так долго скрывали от него свои печали. Нет, не пойдет он больше к Ефросинье. И ни к какой другой женщине тоже. Довольно натерпелись дети.

Никита брата не разубеждал.

— Кто ж, знал, что так получится, — словно оправдывался он.

Катерина поставила на стол огромную миску с рассыпчатым творогом.

— Поживём у тебя ещё немного, — рассеянно посмотрел Степан на брата.

— Живи, сколько хочешь! — взял ложку Никита.

Домочадцы облепили стол. Сыновья дяди Никиты Серёжа и Коля засыпали Сергея вопросами. Надюшка и Нюшка слушали с широко распахнутыми глазами. Толик и Нина смотрели на брата с гордостью и восхищением и тоже не давали ему спокойно поесть.

Сергей улыбался и снисходительно рассказывал, что стрелять из ружья он умеет, что отжаться от пола может, сколько угодно, и с финнами, нет, не воевал и воевать не собирается, если не пошлет, конечно, командир. Потому как кому нужна она, эта война?

— А ты дашь мне померить твой ремень? — робко попросил Толик брата.

— Конечно, дам! — засмеялся Сережа и растрепал чуб Толика.

На улице осторожно скрипнула калитка.

— Кто это к нам? — выглянула в окошко Катерина и тихо, заговорщицки сообщила. — Ефросинья.

Степан нахмурился и резко встал из-за стола. Ефросинья едва не столкнулась с ним в дверях.

Женщина нерешительно остановилась на пороге.

— Что же вы завтракать домой не идете?

Ефросинья теребила белый фартук. От женщины пахло чистотой и березовой свежестью. Вымытые волосы она аккуратно убрала под белоснежный платок.

— Я, Ефросинья, с тобой из-за детей жить хотел, — покачал Степан головой и посмотрел в ореховые глаза.