Вероника Тутенко - Дар кариатид

В первую субботу декабря рано утром в Берхерверге снова появился Кристоф.

Подросток раздраженно хлопнул дверью. Теперь в нем чувствовалась не показная — истинная уверенность, а еще что-то, похожее на жестокость.

Кристоф повзрослел.

— Schneller! Schneller! — торопил он.

Узникам пришлось почти бежать за велосипедом.

Помощник Шрайбера был, явно, не в духе.

Что-то случилось. Это чувствовал и Дуглас, и время от времени коротко, виновато скулил. Не он ли тому причина?

В лесу Нина с радостью вырвалась из-под взгляда Кристофа.

Подросток смотрел ей вслед, как будто целился в спину.

Между лопаток щекотало любопытство, к которому примешивалось что-то неприятное — смесь обреченности и страха.

«Оглянись, оглянись».

Нине хотелось оглянуться, но страх побеждал, и она шла быстрее.

Возле Черного Замка девушка вздохнула спокойнее.

Рябины вобрали уже в себя краски осени, и устало качали налитыми гроздьями.

Алая прохлада просилась в рот.

Нина потянулась к рябиновой ветви, сорвала одну гроздь. Приятной горечью разлился во рту вкус спелых зимних вкус. Как и всё вокруг в последнее время, он напомнил Нине Россию.

Возле дома Шрайберов Нина снова ощутила тревогу. Отвязанная Конда тихо скулила у порога. Другие собаки, кроме Меккена и Дугласа, которого Кристоф взял в лес, метались, подвывая, на кольцах.

Шрайбер вышел на тревожный собачий концерт.

Нина остановилась у порога удивлённо, испуганно. Обычно по субботам в это время его не было дома.

Лесник резко оттолкнул Нину, невольно вставшую у него на пути, и направился к сараю, принялся успокаивать любимцев ласковым нервным свистом.

Нина несмело вошла в дом. Навстречу ей вышла Берта. Хозяйка была в черном платье и черных чулках. Даже голову зловеще опоясывала черная лента, переходящая в аккуратный черный бант сзади на шеё. Глаза Берты припухли и покраснели. «От слёз», — поняла Нина.

— Что случилось, фрау?

— Mein Sohn ist gestorben, — заплакала Берта и скрылась в кухне.

Нина быстро прибрала дом и во дворе. Чужое горе тяготило, и вместе с тем было жаль упавшую с неба зловещей звездой молодую жизнь Алана. Красивый белый дом больше никогда не наполнит его уверенный смех. Никогда здесь больше не будет так празднично покачиваться хрусталь в такт не омрачённому веселью.

В комнате Алана Нина убирала дольше и тщательнее, чем в других комнатах, хотя здесь, по всей видимости, уже прошлась рука Берты.

Поверхность стола поблескивала чистотой. В вазе симметрично грустили четыре искусственных ириса, а молодой красивый немец смеялся теперь уже из черной строгой рамки. Нина осторожно, почти не касаясь, провела рукой по траурному окаймлению и снова подумала, что немецкий офицер похож на простого русского парня и даже немного напоминает Толика. Девочка отдернула руку от портрета, как будто он мог принести несчастье. Захотелось поскорее оказаться на тускло и уютно освещенном чердаке, слушать тихую и веселую болтовню Стефы и не думать, не думать о смерти…

От взгляда проницательной Стефы не укрылось, что Нина чем-то расстроена.

Девочка рассказала о трауре в доме Шрайберов.

Стефа грустно кивнула и тут же прогнала подступившую печаль улыбкой, поспешила рассказать Нине о последних военных событиях, о которых услышала днем от поляков, с которыми работала.

— Wojnę rozpoczęli Amerykanie.

В войну вступили американцы, — радостно сообщила она.

— Американцы? — нахмурила девочка лоб, вникая в польскую речь.

— Amerykańska armia.

— Они за нас? — девочка показала пальцем сначала на себя, потом на Стефу, обвела жестом в воздухе бараки. — Или за них? — девочка кивнула в сторону немецких домов.

— Nie, nie faszyści, — энергично помотала головой, рассыпая кудряшки по плечам Стефа.

— А-а, значит, тоже Красная Армия, — глубокомысленно покачала Нина головой.

— Armia czerwona? Nie. U nich nie ma czerwonych,no u nich jest dużo murzynów.

Красная армия? — теперь Стефа сморщила лоб. — Нет, у них нет красных, но у них много негров.

— Негров?

— Ciemnoskórych, — уточнила полячка.

— Черная кожа? — удивилась Нина. — И не отмывается?

Стефа снова непонимающе смотрела на Нину.

Девочка потерла ладони, как будто мыла руки, чтобы полячка могла понять смысл сказанного.

Стефа поняла и рассмеялась.

— Nie — nie.

Нет, нет! — весело заплясали по плечам кудряшки.

Нина вздохнула, уже радостно, в предвкушении новых открытий, которые сулил новый, послевоенный мир. А он всё ближе… Всё больше на тихих улицах Лангомарка немок меняют пестрые и светлые наряды на траурное одеяние. Всё четче тревога проступает на лицах хозяев, всё светлее, увереннее лица узников. Уверенность на ещё недавно покорных, испуганных лицах вселяла страх и агрессию в души тех, чьи сыновья, мужья, братья сражались в армии Вермахта.

Через неделю, возвращаясь от Шрайберов, Нина видела, как двое полицейских в соседнем доме, где работали поляки, забивали ногами провинившегося в чем-то узника. Лица несчастного превратилось в сплошную отбивную. Узник поминутно терял сознание. Устав, мучители подхватили его под руки. По слегка припорошенной земле снегом вдоль улицы потянулся кровавый след.

В январе Шрайбер сказал Нине, чтобы она возвращалась обратно, на нары.

Девочка боялась, что Иван встретит ее глухим злорадством, но тот словно и не заметил возвращения Нины. Она молча легла на нары внизу рядом с Надей. Никто не возражал.

Каждого занимала только одна, главная мысль. Скоро конец войне. И победа. И свобода. И пьянящая, немного пугающая неизвестность.

Эти мысли и придавали силы Ивану, и одновременно обескураживали его.

Раздражительность уступила в его сердце место щекочущему чувству, в котором смешивались и надежда, и страх. Что с ним будет, с ним и его детьми? Поверят ли освободители, что он не по собственному желанию валил лес у немцев, а не сопротивлялся врагам до последней капли крови из-за детей и больной жены.

Детей же Ивана совершенно не мучили сомнения.

С восторгом ждала прихода русских солдат и Нина. Война, казавшаяся вечной, единственно возможным укладом жизни, подходила к концу.

Теперь эконом снова закрывал на ночь дверь сарая, а на работу и с работы узников водил Кристоф.

По субботам Нина по-прежнему убирала у Шрайберов. Пусто, тоскливо стало в доме. И даже когда новая весна потянулась к солнцу первой робкой зеленью, комнаты оставались такими же безучастными к пробивающемуся со всех сторон цветению, как будто с зеркал не сняли еще завесы.

Нина предчувствовала, что новая весна станет для неё самой трепетной, самой радостной. Какая она по счету в ее жизни?

Девочка попыталась было посчитать, но сбилась со счету.