Вероника Тутенко - Дар кариатид

Нина осторожно шагнула вслед за хозяйкой в огромный нарядный зал, показавшийся теперь девочке еще больше.

В изящных вазах небрежно свешивались через прозрачный узорчатый край гроздья винограда, над которыми возвышались огромные яблоки с такой полированной красной кожицей, как будто специально вызревали к праздничному застолью. Среди разложенных цветками на блюдах тончайших лепестков сыра и ветчины, пирогов и салатов, конфет щедрыми пурпурными, золотистыми потоками переливалось в бокалы вино и звенело над столом пурпурно-золотистыми поцелуями.

Нина нерешительно остановилась посередине зала у распластанной медвежьей шкуры.

За столом собрались не меньше тридцати гостей. Многие мужчины были в военной форме. В ушах у женщин поблескивали золото и серебро.

Все взгляды были направлены на девочку в стареньком сером платье, и все эти взгляды выражали одно и то же — любопытство, готовое в любой момент взорваться безумным весельем.

В центре стола насмешливо улыбался молодой офицер лет двадцати двух.

Он был весел и пьян.

Нина сразу же узнала юношу, которого столько раз видела на фотографии в комнате на втором этаже. Но теперь старший сын супругов Шрайберов выглядел взрослее и еще красивее, чем в черно-белом глянце.

У Алана были голубые глаза, как у матери, а волосы, казавшиеся пепельными на портрете, на солнце отливали золотом. Но улыбка юноши на фотографии была совсем другой — открытой и мягкой…

Нина растерялась еще больше, когда Алан извлек откуда-то из-под стола красный лапоть. Яркое пятно затмило даже яблоки на праздничном столе.

Теперь все взгляды гостей были прикованы к лаптю.

В груди Нины как будто съежился от ветра и вот-вот оборвется осенний лист. Такие же лапти носили в деревне отец и брат.

— Нина, — голос молодого офицера оказался довольно приятным, но, услышав свое имя, произнесенное Аланом, Нина почувствовала еще большую тревогу. — Sind diese Korbs deine Schuhe?

— Ja, * * — удивилась девочка вопросу.

Звон хрусталя, красный глянец яблок, медвежья шкура на полу и лица, лица, лица, ставшие вдруг одним лицом голубоглазого молодого офицера — все взорвалось оглушительным смехом и рассыпалось на осколки.

Никто не заметил, как Нина вышла из дома.

Звон хрусталя обернулся слезами, застилал дорогу туманом, и казалось, что она уходит из-под ног.

Красным лаптем опускалось за лесом солнце.

… Клонился к закату сентябрь сорок четвертого года…

* Эти корзинки — твоя обувь? (нем.)

* * Да (нем.)

Сумерки на чердаке были очень кстати. Нина почувствовала какую-то мрачную радость оттого, что вокруг темно и пусто. Не зажигая лампу, добралась до кровати, обессилено упала. Обиды, как прорвавшая плотина, вырвалась на свободу громкими рыданиями. Красный лапоть снова и снова вставал перед глазами. Небесные глаза Алана безжалостно смеялись в темноте.

«Sind diese Korbs deine Schuhe?» — снова и снова повторял его голос.

Сквозь плач Нина слышала, как заскрипела лестница. Возвращалась в барак Стефа.

Тихо чиркнула спичка над плитой, и Нина оказалась в мягких объятиях полячки, а слова вместе со слезами лились словно сами по себе.

Стефа слушала внимательно и сочувственно кивала. Нина, наконец, остановилась, только часто всхлипывала. Молчала и полячка, грустно, сосредоточенно.

— Nie płacz Nina. Не плачь, Нина, — ласково, по-матерински погладила Стефа девочку по голове. — Powiem tobie w sekrecie, oni już uciekają z Rosi. Niedługo zostało im śmiać się. Szybko przyjdzie Ruskie wojsko tu.Скажу тебе по секрету, они уже бегут из России. Недолго им осталось смеяться. Скоро русские войска будут здесь.

— Это Феликс тебе рассказал?

Стефа весело блеснула зубами.

— Wież mi. Dobrze? Верь мне. Хорошо?

— Я верю, Стефа. Я и сама это знала, хотя мне никто и не говорил. Был у нас сосед такой Захар. Он знал всё ещё до войны.

Стефа внимательно вслушивалась в слова, а Нина рассказывала и рассказывала. О том, как жили в Козари, и как угадал Захар, что в деревню приедут черные люди.

В темноте глаза Стефы казались совсем огромными.

Тени метались по комнате — за окном играл листьями ветер.

— Jutro będzie padał deszcz. Завтра будет дождь, — бросила беспокойный взгляд в маленькое чердачное окошко Стефа. Погода грозила испортить если не свидание, то во всяком случае настроение.

На секунду меж бровей Стефы наметилась и тут же снова разгладилась легкая складочка. Помеха ли любви холодный дождь? Просто осень, обычное дело… Просто осень…

Вот только возвращаться вечерами из Лангомарка становилось все опаснее.

Поражения немецких войск на поле боя прорывали агрессией мирных жителей и в тихом лесистом уголке Германии.

— Нина, — чуть заискивающе улыбнулась Стефа. — Pujdziesz jutro zemną do Feliksa. Пойдешь завтра со мной к Феликсу?

Эту фразу полячка уже заучила наизусть, и возможно в другой момент это открытие заставила бы Нину улыбнуться, но сейчас она только всхлипнула и помотала головой.

— Nina, pójdziemy już ciemno, a jednej strasznie iść, Нина, ну пойдем. Темно, страшно одной, — уговаривала Стефа.

Спорить не хотелось.

— Хорошо…

Стефа осторожно погасила лампу и весело вздохнула. От свидания с возлюбленным отделяла всего одна ночь.

Утром Нина пожалела о данном вчера обещании. Воскресный день, совсем осенний, исподлобья смотрел на окрестности. Один из тех дней, когда не хочется выходить на улицу.

Даже кусок воскресного пирога, который, наверняка, приберёг для неё Феликс, не радовал голодную девочку.

«My pójdziemy na godzinkę i potem biegiem z powrotem», — «Мы на час и сразу бегом обратно», — пообещала Стефа, видя, с какой неохотой её соседка по чердаку надевает обветшавшее пальто.

Нина недоверчиво кивнула. Как же, оторвёшь Стефу от ненаглядного после недельной разлуки!

О том, что происходило на чердаке у Феликса, Нина могла лишь смутно догадываться. Спрашивать же Стефу было стыдно, хотя девочка и не могла объяснить своей неловкости, ведь ни кто иной, как соседка по бараку посвятил её во все тайны женского организма. Для Нины момент, когда девочка становится девушкой, наступил довольно поздно.

— Панна, Нина! — успокоила испугавшуюся вида крови девочку Стефа.

Познания же Нины о тайной стороне отношений мужчины и женщины сводились к обрывочным сведениям, не известно как раздобытым Ильюшкой.

Сидя перед дверью, за которой уединились Феликс и Стефа, Нина старалась не прислушиваться к доносившимся до неё влажным поцелуям. Но любопытство, обострявшееся на сытый желудок, заставляло обратиться в слух.

Впрочем, быстрый шорох одежды и ритмичный скрип кровати прояснял картину лишь отчасти.

В одном не могло быть сомнений, то, что происходило за дверью между Стефой и Феликсом, доставляло немалую радость обоим. Стефа так и лучилась сытым счастьем, покидая довольного кавалера до следующего воскресенья. Даже походка полячки становилась особенной, стремительной, уверенной, так что Нина едва успевала за ней и, подходя к Чёрному Замку, уже задыхалась от быстрой ходьбы.