Вероника Тутенко - Дар кариатид

Во взгляде хозяина теперь загнанным зверем метался испуг.

Внезапный страх лесника напугал и девушку. Оторопев, она удивленно смотрела на его широко распахнутые от ужаса глаза и указательный палец, направленный ей прямо в лоб.

— Läuse! Läuse! — Шрайьер как будто увидел что-то, что грозило ему неминуемой гибелью.

По пряди, упавшей на лоб девушки, медленно спускалась крупная вошь.

— Gehe zu Berta, meine Frau, — отпрянул лесник. — Sage, sie soll dir schwarze Seife geben.(Иди к моей жене. Скажи, пусть даст тебе черного мыла).

— Прямо сейчас? — обрадовалась Нина.

— Sofort! Сейчас! — раздраженно подтвердил лесник.

Не дожидаясь, пока хозяин передумает, Нина ринулась из леса прочь и, только достигнув Черного замка, перешла на неторопливый шаг.

Лето щедро рассыпало прощальные солнечные улыбки. Нина наслаждалась теплым августовским деньком и улыбалась своим мыслям. Как неожиданно судьба сделала ей подарок. Спасибо, добрая вошка. Спасибо тебе!

А какое лицо было у Шрайбера! Точно не вошку, а льва увидел. Наверное, медведя, того, с которого шкуру снял, меньше испугался, если, конечно, все-таки это он снял со зверя шкуру.

В Лангомарке стояла привычная тишина, так, что, казалось, слышно, как зреют яблоки на деревьях. В этом году они обещали быть особенно сочными и крупными.

Берта, удобно устроившись на подоконнике, сосредоточенно натирала мелом стекла в комнате старшего сына.

«Как странно, — удивилась Нина. — Ведь скоро суббота. Эту работу вполне могла сделать и я».

— Was ist los? (Что случилось?) — беспокойно прокричала Берта, когда Нина еще только подходила к воротам.

Появление узницы в будний день было необычно, даже странно. Не произошло ли что в лесу?

— Мне нужно черное мыло, — к облегчению Берты ответила Нина.

— Schwarze Seife? (Черное мыло?) — не поняла Берта.

Нина кивнула.

— Läause? — испугалась и Берта, торопливо спрыгнула в комнату и через минуту показалась в окне с баночкой черного мыла.

Нина поблагодарила и так же неспеша пошла назад, в лес. Солнце ещё не скоро опустится за лес, работать ещё долго. К чему торопиться?

Вечером Нина мыла голову над ведром черным мылом. Гребня у девушки не было, и расчесывать мокрые спутанные пряди приходилось руками.

А сушить волосы девочка вышла на улицу, где ветер доносил с полей запах трав.

Узники не спеша возвращались с работы, устало перекидывались шутками по дороге. Как обычно, балагурил Габриш, а братья поддерживали веселый разговор. Пани Сконечна тяжело переваливалась за ними с ноги на ногу и время от времени вставляла в бессмысленную болтовню меткое словечко. А вскоре из-за деревьев показалась и Стефа.

Нина невольно залюбовалась ее вальсирующей походкой, которую не могли испортить даже грубые на деревянной подошве башмаки. Стефа не шла — почти танцевала, как будто приятно провела часок-другой в кинотеатре с кавалером, а не трудилась целый день на поле.

Кудри молодой полячки слегка разметал ветер, но прическа все равно смотрелась аккуратно.

— Нина? — удивилась полячка раннему приходу девочки. Обычно Стефа первой поднималась на чердак.

— Лойзы, — многозначительно усмехнулась девочка.

Нина смущенно показала на только что вымытые волосы.

— Лойзы? — испуганно вскинула брови полячка, опасаясь за старательно уложенную красоту на голове. Каково будет предстать перед милым Феликсом с насекомыми в прическе?

Стефа представила, как округлятся от неожиданности загадочные глаза, отчего станет заметнее её любимый «островок» и засмеялась задорно, весело, сияя своей белоснежно-золотой улыбкой.

Нина, поощрённая столь бурным одобрением лаконичного «лойзы», рассказала Стефе, как испугался Шрайбер маленькой вошки. Но полячка внезапно посерьёзнела, грустно покачала головой.

— Nina ta wsza uratowała ciebie…. Нина, эта вошь спасла тебя…

— Спасла? — Нина вспомнила, каким странным липким взглядом смотрел на нее лесник, как взметнулась его рука к его волосам. — Неужели…

— Tak, — подтвердила Стефа догадку Нины.

— Нет, не может быть!

Нина помотала непросохшими еще тяжелыми волосами.

То, на что намекала Стефа и о чем она сама не имела еще более или менее ясного представления, нет, это было невозможно.

Но история о несчастной узнице, забеременевшей от немца, снова зловеще всплыла в памяти девочки.

…Осень, безрассудная и яркая, как последняя любовь, наполнила Лангомарк запахом яблок. Спелые, похожие на маленькие солнца, в этом году они были особенно крупными. Померкнувшая зелень вспыхивала пурпуром и золотом на ветках яблонь, виноградных лозах с тяжелыми, будто налившимися янтарем, гроздьями.

Нина уже закончила уборку в комнатах и начала подметать двор.

В доме Шрайберов был большой праздник. Он ощущался даже в радостном покачивании огромных ярко-красных яблок на тяжелых ветвях, почти касавшихся оконной рамы. На побывку приехала старший сын Ганса и Берты Алан.

С утра хозяйка носила в пекарню напротив дома подносы с искусно уложенным тестом и возвращалась с горячими ставшими теперь еще воздушнее пирогами, благоухавшими сдобой и мясом. Немка назвала их кухен-бакен.

Фрау Шрайбер что-то мурлыкала себе под нос и выглядела счастливой и нарядной. Хотя на Берте было простое пестрое ситцевое платье, которое обвивал красно-зеленый клетчатый фартук, ее белокурые волосы были по-праздничному тщательно зачесаны назад и аккуратно ниспадали локонами на полные плечи.

Из раскрытой форточки в осеннюю умиротворенность сада врывались волны веселых военных маршей. В зале надрывался граммофон.

Девочка поеживалась от внезапных порывов ветра.

— Нина, — услышала она свое имя, которое прозвенело колокольчиком, легко и радостно.

На крыльце улыбалась Берта. Теперь вместо скучного ситца на фрау Шрайбер колыхалось на ветру длинное голубое платье.

Издалека хозяйка показалась вдруг Нине удивительно юной. Голубой шелк словно бросал вызов годам. Нина с удивлением заметила, что глаза Берты того же необыкновенного оттенка весеннего неба, что и платье — глаза юной девушки. В ушах фрау Шрайбер, соперничая с блеском ее глаз, сверкали старинные сапфиры. Ветер, как будто нарочно, высвободил из прически несколько прядей и разметал их по плечам.

Ирма выбежала на крыльцо вслед за матерью, в чем-то розово-белом, похожая на зефир, и как всегда с любопытством принялась рассматривать свою русскую сверстницу, но Берта резко отослала дочь обратно в дом.

На улице было уже прохладно.

Берта весело кивнула Нине и легким, как ветер, колыхавший шелк ее платья, движением руки пригласила девочку следовать за собой в дом.

В проеме полуоткрытых дверей зала хрустально поблескивали люстры и бокалы.