Хидыр Дерьяев - Судьба (книга третья)

— Почему нету? — не поняла Узук. — Мне сказали, что Совет в городе находится!

— Разны горад есть — Чарджуй есть, Ташкет есть, Пэтэрбур есть. Гдэ Савэт искать станэш? Мы стары чалавэк, мы нэ знаим, где искать,

— Ушёл Совет? — ахнула Узук, уразумев наконец смысл сказанного стариком.

Сторож печально покивал своей высокой конусообразной шапкой.

— Ушёл, дочка, савсэм ушёл.

— А Берды тоже ушёл, вы не знаете?

— Нэ знаим. Многа туркмэнски адам Берды завут. Два знакомы, три знакомы — какой тебе нада? Адын — бежал, адын — прятался, адын — секир башка дэлал. Ямам, дочка, плоха…

Слова старика отняли у Узук последние силы. Единственная надежда, единственная цель, к которой стремилась она, где мечтала найти пристанище и защиту, уже не существует. Узук закрыла лицо руками и горько, безнадёжно заплакала.

Сторож потоптался немного, смущённо покашливая в вислые седые усы, попытался успокоить Узук:

— Нэ плачь, дочка, свой дом ведём тебя. Чай кушать будэш, спать немножко будэш. Утрам придёт — думать будэш.

— Вы правы, отец, от слёз толку мало, — Узук пальцами крепко провела по глазам, стирая слёзы. — Говорил мне Берды, что только в Совете надо искать заступничества от несправедливости, я и пришла искать. Сижу вот ка тёмной улице в чужом городе, а где Совет? Где найду заступника и покровителя? К кому обращаться за помощью? Эх, судьба моя, судьба чёрная! Треплет она меня, как собака пустой санач… Ты, старая уродина, одетая в лохмотья, до каких пор за пятки кусать будешь? Или брюхо твоё ненасытное ждёт, что проглотит меня заживо?.. Проклинаю тебя, судьба! Проклятие тебе до семьдесят седьмого колена!..

Старик-азербайджанец поцокал языком.

— Какой беда так кричишь? Беда нэ кошка — крикам нэ баится. Идём, веду тебя к одна туркмэнски люди! Савсэм близка. Ты баюсь не нада — хароша люди, богата люди. Галавам немножко дырка есть, как это говорят, воздух немножко, однако добры адам, простой чалавэк салам алейкум гаварит, денга даёт…

Город спал. Или, может быть, притворялся спящим. Редкие фонари тускло светили на главных улицах. В ухабистых переулках пряталась предательская темнота. Узук безвольно шла за стариком, почти не слыша его бормотания, не думая, куда он её ведёт, какие встречи её ожидают. Кто этот «туркменский люди»? Может быть, забулдыга какой или, того хуже, родич Бекмурад-бая — ведь у него по всему свету родичи раскиданы. Приведёт — бросят её к яме, как овцу, свяжут ноги, перережут горло… А, пусть что будет! Необъятен мир, да нет в нём пристанища для человеческой скорби…

А вдруг у старика иное на уме? Вдруг он ведёт её в нехорошее место? Она слыхала, что есть такие места в городе, где живут потерявшие стыд и совесть женщины и за деньги спят с любым мужчиной. Если только старик посмеет привести её в такой дом, она… Узук не знала, что она сделает. Усталость, безразличие, желание лечь и уснуть, умереть овладевали ею с всё большой силой. Даже жгучая боль в ноге притупилась и казалась далёкой, словно кто-то невидимый в ночной темноте время от времени втыкал издали в ногу горячий гвоздь.

Остановившись возле одной двери, старик постучал,

— Сейчас! — отозвался из дома мужской голос, показавшийся Узук вроде бы знакомым. Она не могла вспомнить, где его слышала, но на всякий случай отошла в сторонку.

Сторож тихо поговорил о чём-то с вышедшим хозяином, указывая концом палки на Узук. Хозяин быстро сказал: «Да-да, конечно! О чём может быть разговор!» и позвал Узук:

— Проходите, пожалуйста, госпожа, не стесняйтесь! Здесь вам ничто не угрожает, проходите!

Выговор был не аульный, городской, и всё равно Узук, опять послышалось что-то знакомое. Потупив глаза и прикрывая полой халата рот, она несмело переступила порог. Хозяин вежливо посторонился. За спиной Узук звякнул металл — сторожа поблагодарили за сердобольность.

Только войдя в просторную светлую комнату, окинув быстрым взглядом богатую обстановку, Узук спохватилась, что поступила опрометчиво. Одна, в чужом городе, ночью в доме у незнакомого мужчины… Она повернулась было назад, но хозяин, приветливо улыбаясь, уже входил в комнату. Он уже открыл рот, собираясь что-то сказать, и так и остался стоять. Улыбка медленно сбегала с его лица, уступая место неподдельному изумлению.

— Узукджемал?!. Какими судьбами?.. Здравствуйте дорогая Узукджемал! Очень рад вас видеть!

Это был Черкез-ишан — весёлый и беспутный сын старого ишана Сеидахмеда, пытавшийся когда-то одарить своей благосклонностью Узук и даже довольно серьёзно влюблённый в неё.

В груди Узук всё захолонуло. Ей захотелось выбежать на тёмные городские улицы и бежать, бежать, бежать куда глаза глядят. Но бежать было некуда. Её путь кончился там, откуда она начала его, и снова ступать по своим же следам было свыше человеческих сил.

Почти не сознавая что делает, она схватилась за спрятанный в складках платья нож, занесла его для смертельного удара. Черкез-ишан налёту поймал её руку, крепко сжал запястье. Узук боролась молча, стараясь вырваться, но куда уж было ей, усталой и обессиленной, спорить со здоровым мужчиной!

— Не делайте глупостей, Узукджемал, — удерживая её, говорил Черкез-ишан, — не будьте неразумным ребёнком! Вы в первую очередь меня оскорбляете: войдя в мой дом, поднимаете на себя нож. Неужели я так отвратителен для вас, что вы предпочитаете смерть моему обществу? А ваш поступок я могу расценивать только так. Этот нож вы не против себя направили, а против меня. Да-да, против меня! Вы держитесь за рукоять ножа, но его, острие торчит в моём сердце! Узукджемал, я знаю, что вы не глупая женщина, вы должны меня понять и успокоиться.

— Отпустите мою руку, — сказала Узук.

— Извините меня, Узукджемал, и не подумайте ничего плохого. Я взялся за вашу руку только с целью удержать её от…

— Пустите мою руку! — повторила Узук.

Она потёрла запястье, посмотрела на тусклое лезвие ножа, уронила его на пол и закрыла лицо руками. Плечи её затряслись от сдерживаемых рыданий.

— Меня удивляют и поражают ваши слёзы, Узукджемал! — воскликнул Черкез-ишан. — Если бы горам пришлось вынести ту тяжесть, которую вынесли вы, горы не выдержали бы и сравнялись с землёй! Вы оказались мужественной и решительной женщиной. Другая на вашем месте давно бы сошла с ума, или утопилась, или сожгла себя, а вы продолжаете бороться с судьбой. Зачем же слёзы? Они приличествуют слабому духу, но не такому, как ваш. Я восхищён вами и говорю вам: браво!

— Что вы расхваливаете меня! — всхлипывая, с горечью сказала Узук. — Я рабыня, обездоленная гневом аллаха. Нет в моей жизни ничего достойного похвалы… Неудачница я, опутанная проклятиями, как муха паутиной. Всё у меня наоборот получается, всё хорошее плохим оборачивается. Думаю, что святого Хидыра встретила, а это краснозадая обезьяна. Я ведь вот и сама не заметила, как за нож схватилась, не чувствовала, что вы мою руку удерживаете. Только когда голос ваш до меня дошёл, поняла, что подняла на себя нож. Разве в этом сила моя? Я клятву себе давала: что бы ни случилось, не буду покушаться на свою жизнь. Как видите, не сдержала клятвы. За что же меня хвалить? Нет уж, скорее всё наоборот. Если захочешь проклясть кого-нибудь, скажи: пусть тебя постигнет участь Узук, — более тяжкого проклятия не придумаешь.