Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне

«Так и до Смольного быстрей извозчика добежит, — подумал Непейцын. — Что за приспособление он «набросал?» Начертил, значит… Неужто что вернее моей «скирлы-скирлы»?..»

При следующем посещении Верещагиных Мария Кондратьевна сказала Сергею, что полк Мертича перевели в Орел.

Вот те на! Зря, значит, от места отказался.

На другое утро пошел в коллегию. В экспедиции Назарыч, заложив за ухо перо, отошел с Непейцыным к окошку.

— В Калугу давно поручик один поехал. Да не сомневайтесь, я кума постоянно спрашиваю. Слышно, в Туле скоро место откроется. Там командир полгода больным водянкой репортуется. Как помрет, младший офицер команду примет, а вы на его место.

— А светлейший бывает ли в коллегии? — спросил Сергей.

— Ни разу.

— Так ведь президент, и всё белили, красили…

— У князя делов и без коллегии немало. Праздник, сказывают, в новом дворце давать будет, — чуть усмехнулся писарь.

О празднике теперь говорили везде. Филя принес с рынка рассказы, что на свечи потемкинский управитель скупил весь воск, какой сыскался в городе, что более человек прислуги одевают в новые роскошные ливреи, что множество люстр, зеркал и тысячи аршин шелку для драпировки стен куплены в лучших магазинах. А у Верещагиных Сергей услышал, что поэту Державину заказаны стихи, которые споют императрице на празднике, что придворные актеры разучивают особые пьесы и приглашенных будет три тысячи да простому народу раздадут перед дворцом подарки.

В конце марта утром к Сергею зашел Иванов с трубкой бумаг под мышкой.

— Ночевал поблизости у друга юности, гравера Скородумова, — сказал он. — А сейчас еду в новый светлейшего дворец. Все у нас одурели от приготовлений. Князь не то государыню, не то общество хочет поразить. Умный человек, а не понимает, что затраты такие на один вечер потомки пустым расточительством назовут… — Михайло Матвеевич как бы спохватился: — Я, собственно, зашел вас позвать во дворец со мной поехать. Посмотрите столь красивую архитектуру, что бессомненно в веках имя строителя прославит.

Через полчаса они уже сидели на извозчицких дрожках, так громыхавших по булыжнику окованными железными колесами, что говорить было невозможно. Кулибин сказал правду: трясло ужасно. На Адмиралтейском проспекте и на Невском, где мостовая исправная, толчки были частые и мелкие, но на Литейной от множества колдобин так бросало с боку на бок, что Сергей держался обеими руками за пояс извозчика. На Шпалерной Иванов на одном из ухабов выронил свои бумаги. Наконец, за Конногвардейскими казармами, мостовая кончилась, и путники вздохнули с облегчением, хотя теперь колеса глубоко уходили в весеннюю грязь.

— К празднику просохло бы. Как гости проедут? — сказал Иванов. — Вон дворец-то. Туда поворачивай, где карета стоит.

Да, здание было прекрасно в своей предельной простоте, с мощной колоннадой посреди двухэтажного фасада и двумя меньшими у боковых одноэтажных крыльев. Гладкие стены, круглый барабан над средней частью. Во всем ясный рисунок, строгие пропорции, какие, верно, бывали у древних греков.

Перед главным подъездом с подвод сгружали зеркала. В стороне стояла вишневого цвета каретка в две лошади.

— Иван Егорыч давно приехали? — проходя мимо, спросил Иванов.

— Часа два будет, — с достоинством отвечал кучер.

— Архитектора Старова карета, — пояснил вполголоса Михайло Матвеевич. — Государынин главный архитектор. Сей дворец и екатеринославский строил. — Они ступили на крыльцо, и здесь Иванов повернулся назад, к Неве. — Так вот-с, — сказал он, — видите, на поле барка за сугробом обтаявшим? На том месте выкопан круглый пруд, и к нему канал ведет от Невы. В сей пруд сейчас заходят летом барки с сеном и распродают окрестным жителям, у коих скотины немало. А потом разобьют цветники на поле, а от пруда проведут ко дворцу дорожку, и будут гости в катерах весельных подъезжать, а не трястись, как мы, по каменьям. Сие осуществится, когда светлейший, окончив войну, на постоянное жительство приедет, а пока, к празднику, место сие отведено простому народу под хороводы, угощенье, раздачу подарков. Светлейший на то пять тысяч рублей назначил. А теперь пойдемте, мне еще Ивана Егорыча перехватить надо, эскизы свои показать.

Но войти удалось не сразу — во дворец вносили большое зеркало. У стен вестибюля уже стояло с десяток таких же.

— Убранство покоев должно составить противоположность к наружности здания, — пояснил Михайло Матвеевич. — Строгость до того, как вступил сюда, и вся роскошь, какую придумать можно, внутри. — Он указал вперед, где за широким проемом с четырьмя сверкающими белыми колоннами открывалась освещенная через барабан купола зала с богатой лепкой на стенах. — Кажись, именно в сем покое будут висеть шпалеры с изображением библейских Амана и Мордохея. Не помните? — Иванов понизил голос. — Там рассказано о соперничестве вельмож при персидском, кажись, царе. Правдивый Мордохей разоблачил плутни Амана, и того казнили. Понятно, на кого сим намекают?.. А дальше главная краса здания — танцевальный зал, какого и в Зимнем нету. Хорош?

Открылось огромное помещение с двумя рядами беломраморных колонн, с богатой росписью на потолке. А за колоннадой впереди виднелся еще зал, тоже очень большой и залитый светом, среди которого высилась ротонда-беседка.

— Там поместится статуя государыни с подписью: «Матери отечества и моей премилостивой», — продолжал Михайло Матвеевич. — А перед ней жертвенники «благодарности» и «усердия» с курильницами. Как они, так и пьедестал для статуи по моим рисункам делаются.

Когда пересекли танцевальный зал, Сергей увидел, что помещение с беседкой для статуи завершено выходящей в парк застекленной полукруглой стеной, около которой установлены тесовые настилы в несколько ступеней.

— Тут зимний сад будет, — сказал Иванов, — привезут деревья и кусты в кадках из оранжерей. Устроят два фонтана, чтоб зелень здешнюю освежать.

Зал был так велик и настилов так много, что не сразу заметили человека в русском кафтане, стоявшего в глубине и записывавшего что-то. Когда он обернулся на голоса, Сергей узнал Кулибина, деловито мусолившего карандаш. Подошли, поздоровались.

— Располагаю на крыше сего покоя десяток зеркальных фонарей поставить, чтоб озерко засеребрить и на ту его сторону лучи бросить, — сказал механик, указывая на молодой парк с голыми деревьями, протаявшими дорожками и снегом на лужайках.

— Жаль, что погулять там еще нельзя будет, — заметил Иванов.

— По народным приметам, в сем году к концу апреля все просохнет, и, думаю, двери сии отворим, — сказал Кулибин. — А сейчас я, государи мои, то сообразить стараюсь, как в некую минуту разом все фонари тут загасить, а на заднем плану, за озерком, фейерверку вспыхнуть и литерам там вон загореться…