Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне

Он перечитал книги, сыскавшиеся у офицеров роты, сыграл множество партий в городки, обошел весь Елисаветград. В комендантском доме в крепости — нынешней квартире светлейшего — шел каждодневный праздник. С полудня начинали подъезжать экипажи, за окнами мелькали разноцветные мундиры и дамские робы, гремела музыка. У соседнего домика, превращенного в кухню, разгружали возы провизии, над крышей непрерывно клубился дым, за распахнутыми дверями у горящих очагов сновали повара, и блюдо за блюдом, покрытые крышками пли салфетками, проносили в большой дом официанты в голубых бархатных ливреях.

«Во сколько же обходится угощение этих прихвостней? — думал Сергей. — А нам-то твердили — истинный полководец живет как спартанец, умеренно и просто!»

Осип проводил время иначе, чем брат. Он появлялся в кибитке только на ночь, остальное время пребывая в трактире, где играли в карты и бражничали. Довольный задержкой в Елисаветграде, он сетовал только, что встали невесть где и приходится идти в темноте такую даль. Утром Фома отвозил господ к крепостным воротам, но ждать Осипа до ночи у трактира Сергей запретил.

— Смотри, Славянин, брату денег не давай, — сказал Костенецкий, зайдя вечером в кибитку выпить горячего сбитня. — Видал его в кумпании таких господ, по которым острог горько плачет.

— У него деньги свои, — ответил Сергей. — А вот посоветуй, что делать, если послезавтра, в ихний срок, места не выйдут?

— Я уже, брат, там два раза побывал, думал генерала за вас попросить, так все нет его. Придется, видно, тебе писарю Агафону Григорьеву «барашка в бумажке» поднесть. У него, говорят, в Петербурге дом каменный от «безгрешных доходов» вырос.

— А как давать? Я не умею…

— Как птички с ветки на ветку порхают. — Костенецкий огромной рукой нырнул в задний карман мундира и плавным движением как бы перенес нечто в ладонь Сергея.

— Сколько ж дать?

— За обоих десятку. Наверно, вакансия откроется.

Когда Сергей уже лег, в кибитку, браня темноту и плохую дорогу, ввалился Осип. Старший брат сказал, что беспокоится, как бы не проигрался нечестным людям. Осип засмеялся:

— Тебе Васька наговорил? Зря тревожитесь — мои друзья таковы, что пока я один в значительном выигрыше.

Утром Сергей рассказал о совете Костенецкого дать писарю «барашка». И услышал в ответ:

— Плати за себя, а меня брось опекать, мне и тут хорошо.

— А я уеду, где жить станешь?

— Устроюсь не хуже, чем в твоем шалаше, а место мне уж обещано при главной квартире.

— Вот и позаботься о дураке, как матушка просила, — сказал Сергей Филе, когда Осип ушел в город.

— А я б все равно и за них дал хапуге, — посоветовал Филя. — Разве можно тут одних оставить?..

Назавтра Непейцын пошел в артиллерийскую канцелярию.

— Что вам надобно? — осведомился, увидев его, тот же офицер, прогуливавшийся с рассеянным видом между писарских столов.

Сергей назвал себя и напомнил о его словах.

— Право? Да, что-то вспоминаю, — сказал офицер. — Григорьев, писали мы о господах Непейцыных?

— Писали-с, ваше благородие, — откликнулся пожилой писарь. — Только ниоткуда ответу еще не поступило.

— Вот видите, юноша… Наведайтесь через некоторый срок.

— Какой же, господин капитан?

— Ну, недели через две.

— Неужто нельзя поторопить? Жить здесь весьма накладно.

Офицер пожал плечами и, отвернувшись от Сергея, стал глядеть в окно.

«Ну, делать нечего, завтра вызову Григорьева, суну ему золотой, — решил Непейцын. — Жалко, сегодня не взял с собой денег, раззява!..»

Прошлую ночь Осип не являлся домой, но когда Сергей возвратился из канцелярии, то застал его спящим.

— Не проигрались ли? — предположил Филя. — Больно сердиты пришли, да и пояса будто на них нету.

Проснувшись, Осип спросил охрипшим голосом:

— Не давал еще писарю?

— Завтра за себя собираюсь.

— Дай и за меня. Да проси скорей отослать куда ни на есть.

— Что так? Ведь ты сбирался тут остаться и место при светлейшем занять? — съязвил Сергей.

— Врали все, — мрачно буркнул Осип и лег лицом к стене.

Разговор с Григорьевым прошел легко ж просто. Приняв деньги и, видно, на ощупь оценив достоинство монеты, писарь тотчас сказал:

— Вот к генералу Голенищеву-Кутузову в Бугский егерский корпус в аккурат двоих артиллерийских обер-офицеров требуют. Поедете с братцем, ваше благородие?

— Тот Кутузов, который без глаза? — спросил Сергей, вспомнив рассказ у Верещагина и такой же Сонин вопрос.

— Они самые.

— А к нему можно сразу и ехать?

— Хоть завтра. Три дня запрос ихний получен, да на входящем залежался, я вчерась не знал, — чуть усмехнулся Григорьев.

«Экая бестия!» — подумал Сергей и сказал, повеселев:

— Так готовь, любезный, бумаги. Я завтра зайду.

«В егеря настоящие попаду, — вспомнил он коноплевский сад. — И Соню мою генерал знает… Да! Твою! — тотчас передразнил себя. — Ее заслужить надо отличием или хоть рвением истинным, господин егерь…»

Осип выслушал брата, по-вчерашнему лежа лицом к стене.

— Хоть к черту на рога да отсюда скорей, — сказал он.

Зато Костенецкий, зашедший вскоре узнать новости, обрадовался:

— К Кутузову? Повезло! Сказывают, он в егерском деле первый знаток и на казенное не падкий. — Тут Вася сделал Сергею знак выйти из кибитки и, когда отошли за границу ротного лагеря, ударил приятеля по плечу: — А братец-то не Овикулой оказался. Молодец Осип!

— А что?

— Узнал давеча, что третёва дни в ночь обчистили его шулеришки, как тебе предсказывал. Но тут он главного прямо за руку в плутовстве поймал и шандалом по голове грохнул так, что тот замертво пал. Другие было на Осипа, а он — в угол да шпагу из ножен. И те за свои похватились, но не зря а ля мурайль часами упражнялся: проткнул одного в руку — легко, другого — в плечо, говорят, сильно. Деньги хоть не выручил, да зато память оставил.

— А не помрет шандалом битый? Не будет дела уголовного?

— Навряд ли пожалуются, морды у них в пуху. Но что уедете, то хорошо. Грозился в плечо проколотый — капитан какой-то, из курьеров княжеских, — Осипа вызвать. Только, полагаю, и одного опыта с него хватит…

На другое утро Сергей получил в канцелярии нужные бумаги.

И вот опять то брякает колокольчик, то поет Фома про резвых ласточек, бьют копыта и железные ободья колес в твердую землю почтового тракта, свисты холодный ветер, Степь, овраги, речки, отары овец, табуны коней, белые хаты редких селений, и во всех в них — солдаты, солдаты, солдаты. Молчит, как убитый, Осип — думает, отвернувшись от брата, что-то свое, видно, невеселое.

Через два дня проехали поселок с красивым названием «Ольвиополь». Дальше покатили вдоль широкого серого Буга. На этой стороне скачут курьеры и почта, маячат казачьи пикеты, тянутся от деревни к деревне крестьянские возы, груженные сеном, мукой, каким-то скарбом. А на той, на турецкой, пусто — ни построек, ни людей, только колышется на ветру побуревшая стенная трава.