Владислав Глинка - Дорогой чести

Пошли дальше. Полюбовались костелом доминиканцев, башней университетской обсерватории, фасадом генерал-губернаторского дворца. На его парадном дворе стояли сани и кареты, вестовые держали верховых лошадей. К подъездам проходили офицеры. Только повернули, чтоб уйти, как въезжавший в ворота генерал остановил сани, выпрыгнул на панель и, обняв Непейцына, воскликнул:

— Вот он наконец! Читал про подвиги и от души поздравляю!

Только при повороте к собеседнику профилем Сергей Васильевич узнал бывшего псковского губернатора Лабу, так он поседел и постарел. От вострого носика к губам легли глубокие морщины.

— Благодарю, ваше превосходительство, — ответил Непейцын. — А вы как изволите поживать? Все по интендантству?

— Куда же мне, бедному, деться?.. Но каково крушение фортуны корсиканца? Удивительно!.. Я нынче к светлейшему на доклад. — Лаба показал из-под шинели сафьяновую папку. — Эх, кабы все генералы были как князь Михайло Ларионович, куда б легко служить стало! Не льстиво скажу, все с двух слов поймет и поможет нужным распоряжением… Светлейшего нет еще, он об это время всегда у государя, в доме графа Тышкевича… Читал, что в гвардию переведены, и в самый отличный полк… Ах! Никак, светлейший князь!..

В ворота завернула пара в дышло. Заняв тучным телом и складками шинели все сиденье саней, Кутузов кивал на обе стороны белой с красным околышем фуражкой. Зрячий глаз его скользнул по офицерам, вскинувшим руки к шляпам, и сани въехали во двор.

— Будьте здоровы! Авось еще свидимся! — сказал Лаба и, приподняв спереди полы шинели, устремился к подъезду.

Идя по улице, Сергей Васильевич рассказывал о прежних встречах с псковским губернатором, когда сзади раздалось:

— Господин полковник! Господин Непейцын! — За ними бежал адъютант. — Вас светлейший князь звать велел.

«Неужто узнал?» — про себя удивился Сергей Васильевич.

— Сейчас явиться приказано?

— Именно-с, тотчас велели следом бежать и вас просить…

Верно, Кутузов за делами забыл свой приказ — пришлось ждать, пока все собранные в приемной чины перебывали у светлейшего. Среди них был и генерал Лаба, который сказал, что Кутузов, которого догнал на лестнице, спросил, с кем стоял у ворот, и, услышав фамилию Сергея Васильевича, послал звать к себе. Наконец по выходе последнего докладчика адъютант шмыгнул за дверь и тотчас распахнул ее со словами:

— Пожалуйте, господин полковник.

— Тебя ли вижу, бугский егерь? — встретил его Кутузов.

— Так точно, ваша светлость. Имел честь служить под вашим начальством в том славном корпусе.

— Ну, так поцелуй же меня, друг мой! Не с тобой ли мы ночью на переправе какой-то толковали?

— Со мной, ваша светлость… Ну и память у вас!

— Что за память, когда «где-то» да «какой-то»! — усмехнулся полководец. — Но будто, мне сказывали, ты ноги лишился? Или то брат твой? А, вот когда вспомнил! Ведь ты к князю Григорью Александровичу в ординарцы не пошел?

— Именно я… Тот брат, ваша светлость, под стенами Очакова на дуэли убит, а моя нога там при штурме осталась. Я нынче на приставной. Механик Кулибин мне в Петербурге изготовил.

— Чудеса! Дай-ка ощупаю. И ты с ней у Витгенштейна скакал?

— Так точно…

— Кушать подано, ваша светлость, — доложил вошедший лакей.

— Ну, пойдем, отобедай со мной, дружок. Помянем старое. Ведь и я тогда молодец был. Но что ж у тебя крест не форменный?

— Дяди моего и крестного отца, в тысяча семьсот семьдесят пятом году полученный. Осенью дядя помер, и я крест его взял, чтоб носить.

— Оно хорошо и почтенно. Однако знаешь ли, как нонешние все отмеренное до сотой доли вершка любят? А сей великоват и финифть пожелтела. Надобно новый тебе. Да постой, я подарю.

Фельдмаршал выдвинул ящик стола, порылся в бумагах и вынул шкатулку с орденами:

— Таков? Только ленты нету, все извели.

— Покорно благодарю, ваша светлость!

— Носи на здоровье. Ну, помоги-ка мне встать. Ох, старость! Ты женат ли?

— Два месяца, как женился.

— Что? На походе? Ну, хват!

— Нет, в отпуску в Петербурге. И на знакомой вам особе.

— Так говори же на ком? — Кутузов грузно оперся на локоть Сергея Васильевича и смотрел в лицо серо-голубым умным глазом.

— На племяннице покойного генерала Верещагина, Софье Дмитриевне.

— Что за Мертичем была? Ну, поздравляю! Дама достойная. Вся семья такая. А вдова Николая Васильевича жива ли?

— Скончалась в августе, ваша светлость.

— Всех, кого смолоду знал, бог прибирает, — отвел взгляд Кутузов и продолжал, уже идя к двери. — А где же ты до штаб-офицерства служивал? Сядешь рядом, все порядком расскажешь.

Но много рассказывать не пришлось. На втором блюде ординарец доложил, что государь въехал во двор, и тотчас раздался приглушенный двойными рамами ответный крик караула у подъезда. Положив в рот еще кусок осетрины, Кутузов поднялся.

— Видно, его величество депеши важные получили, — сказал он, с явным сожалением покосившись на тарелку. — Не от прусского ли короля?.. Ну, голубчик, еще приходи, — кивнул он Непейцыну, — помянем Очаков… — Но с лица полководца уже сошло оживление. Он очевидно, думал о встрече с императором.

Фельдмаршал выдвинул ящик стола, порылся в бумагах и вынул шкатулку с орденами.

Дообедав с дежурным генералом и адъютантами, Непейцын откланялся и вышел на улицу. Декабрьские сумерки опустились на город. В окнах зажигали огни, в костелах и церквах звонили к вечерне. Он ковылял к дому и думал о Соне. Как бедняжка беспокоилась, долго не получая писем! Ну, на днях узнает, что уже здоров и выехал в армию. А дальнейшего пока никто не знает. Вон государь с Кутузовым что-то решают… Может, действительно, если у границы остановиться, то Наполеон соберется с силами и начнет новую кампанию. А сейчас, пока крылья подрезаны, его легче добить. Другое дело — собственная судьба каждой песчинки в сем великом водовороте… Довольно нелепо вышло с переводом в гвардию. Служа в 24-м егерском, с чистой совестью мог взять отставку по болезни и вернуться в Петербург. А еще б лучше, узнав о переводе, вовсе не ехать сюда, а с фольварка написать прошение. Кто б отказал безногому, лихорадкой измученному?.. Так не подумал, раз никогда от службы не увертывался… Ну и служи, пока жив, глупая башка…

На другой день, надев парадную форму, Непейцын отправился к командиру Семеновского полка. Генерал, диктовавший какое-то распоряжение, тотчас отпустил писаря и просил извинения, что встречает «по-домашнему». Он был в щегольском, на сером шелку, сюртуке, который тотчас застегнул на все пуговицы. При начале официального представления Потемкин покорно склонил голову. Выслушав, пригласил садиться испросил об имени-отчестве.