Владислав Глинка - Дорогой чести

— Ох, помогите Пете, Сергей Васильевич! Он без художества жить не может, — попросила Машенька.

Да как попросила! Никогда ни голоса ее, ни взгляда не забыть…

— Постараюсь помочь, — ответил Непейцын и скорей отвел глаза, будто что-то еще сказал этими простыми словами.

Той осенью он потерял на охоте в деревне у Дорохова свое кольцо, и Петя сказал:

— Слепок у меня смялся, а рисунок цел. Только золото где добыть? Плавить и отливать я теперь сам умею.

Сергей Васильевич дал ему пятирублевик. А через неделю пришло известие, что прихворнул Семен Степанович, и он, отпросившись в отпуск, собрался в Ступино. Утром Ненила кликнула Доброхотовых проститься. Петя уже ушел на завод, прибежала одна Машенька. Прибежала в обрез, когда Сергей Васильевич вышел на крыльцо, к которому уже подали тройку, и Фома, бурча под нос, обходил лошадей, выправляя из-под уздечек чёлки, одергивая шлеи.

Непейцын обнял Филю, Ненилу, чмокнул в щечку и Машу, ощутив на миг свежесть и аромат, похожие на осеннее яблоко. А когда уже сел в тарантас и глянул на провожающих, то с радостью и удивлением увидел сияющие слезами глаза девушки.

И вдруг с восклицанием: «Ахти! Колечко ваше!» — Маша метнулась к калитке материнского домика — мелькнула коса на отлет — и через минуту так же стремительно выбежала обратно.

— Вот, вчерась только Петя принес… вы привыкши, — говорила, подавая Сергею Васильевичу перстень, прерывающимся от бега или от волнения голосом.

И снова ее милое лицо оказалось так близко, что еще поцеловал, на этот раз в теплый висок около испуганно и вместе, показалось ему, радостно дрогнувших влажных ресниц.

Так и увез с собой не ослабевавшее много дней волнение и нежность, в тот отъездный миг охватившие сердце.

Дяденьку удачно выходил от простуды, отпарил в бане, занял рассказами о Туле. И вечером накануне отъезда спросил, когда остались одни:

— А что вы скажете, если женюсь на простой, на дочке оружейника?

— Объяснись подробнее, — велел Семен Степанович. И, выслушав, сказал: — А думал ли, как снесешь, когда дворяне да чиновники, что благородством своим чванятся, принимать ее не захотят?

— Плакать не стану. Друзья истинные, верно, от дому не откажут.

— Тогда — совет да любовь. Жаль только, что следующий год отпуска тебе не положено. Когда же я-то ее увижу?

— Так ей всего пятнадцатый год. Я вовсе не собираюсь еще…

— Вам скоро собраться, — уверенно сказал Семен Степанович. — Но хоть годок пождите. Я для такого случая в Тулу осенью приеду, как работы сельские закончу, слово даю.

Этот разговор радостно вспоминал всю дорогу: «И правда, на ту осень Маше станет уж шестнадцатый год. Но захочет ли идти за меня? Так ведь неспроста сгрустнула…»

Сразу по приезде, едва умылся и присел закусить, спросил подававшую на стол Ненилу:

— Ну, как у Доброхотовых, все здоровы?

И увидел, что вся согнулась, затряслась, и слезы, будто только ждали, полились по морщинам.

— Петя!.. Матушка их?.. Маша?

— Она, — тихо, едва вымолвила Ненила.

— Что? — Он уже стоял, сжав край стола обеими руками.

— Потонула, вчерась хоронили…

— Как! С чего? Купаться поздно… — спрашивал он растерянно.

И Ненила, всхлипывая и сморкаясь в передник, рассказала, что четыре дня назад Маша с матерью шла вдоль Тулицы и увидела, как около моста в Чулково старуха, которая полоскала белье с плота, оступившись, упала в воду. Маша бросилась помочь, стала на колени на скользкие бревна, а та, выплыв, схватила Машину протянутую руку и ее за собой с плота стащила. Пока мать кричала, металась по берегу, пока прибежали мужчины, стали нырять и вытащили обеих вместе, прошло немало времени. Качали долго, прибежал Андрей Карлович, давал нюхать спирт, жженые перья, — ничего не помогло, захлебнулись обе…

…Вот до сих пор и слышится иногда Сергею Васильевичу откуда-то издалека: «Помогите нашему Пете…»

Опять Иванов проводил гостя, и опять против Шепелевского дворца наняли ваньку. Накидывая петлю полости, художник сказал:

— В любой день ждем вас с Петром обедать. Ободрите его и ко мне в Академию пошлите. Я с ним в канцелярию схожу, чтоб билет для рисовальных классов выправили. Да пусть оденется потеплей. — И сунул Сергею Васильевичу пакет, который до того нес под мышкой.

— Сне что же такое?

— Косынку козьего пуха Мария Ивановна ему посылает…

Принимая братьев Тумановских, Непейцын вспоминал кадетские годы. Как он когда-то, оба быстро поглощали все поданное, и так же слипались у них глаза в конце обеда. Так же уложили их спать, а когда проснулись, то снова с охотой сели за стол.

— Теперь и рекрутскую школу легче будет долбить, — сказал Саша.

— Аль трудна? — спросил, улыбаясь, Непейцын.

— Я еще не всю знаю, а Яшка с любого места… Ну, скажи дяденьке хоть параграф второй.

— Так она же прямо с устава пехотной службы у немца сдута, — заверил старший и начал чеканить без выражения: — «Маршировать, выпрямивши колени, носки вон, ногу опущать не на каблук, а, не сгибая оную, на носок, корпус держать прямо, а не назад, не высовывая брюха, но вытягивая, сколь может, грудь и спину». Таких сорок пунктов, каждый хоть ночью ответь. А запнулся… — Он сделал жест, будто не спеша, с оттяжкой стегает розгой.

— Что вспомнил! — остановил меньшой. — Смотри, пастила розовая…

— А я в пятницу к Марфе Ивановне ездил, — сказал Непейцын.

— Вы? К бабушке? — переспросил Яша.

— А как же, родные ведь, и не дальние. Молоко у ней пил и про разное беседовали. Очень я пожалел, что не у нее пристал. Но кто же знал, что комнаты пустуют? — продолжал Сергей Васильевич. — И на могилку к деду зашли, когда ко всенощной отправилась.

Проводить кадетов до корпусов пошел Федя, который нес часть присланных из Тулы гостинцев для угощения товарищей. Когда он возвратился, Сергей Васильевич спросил:

— Довольны ли ребята остались гостеваньем?

— Вполне-с, — отвечал Федор. — Только Саша все корил: «Вот сам дяденька, полковник и кавалер трех орденов, у бабушки молоко пьет, а ты меня не пускаешь. Теперь все равно в субботу уйду…» Про бабушку да про Полкана-собаку какую-то все бубнил.

— А старший что же?

— Сказал: «Ладно, в субботу поглядим…»

Первый встреченный военный чиновник сказал, что артиллерийские дома стоят на Литейной, рядом с Арсеналом. Двери открыл Верещагин в ваточном шлафроке и колпаке, очень похожих на те, в которых когда-то экзаменовал братьев недорослей. Но сам он стал совсем иным — похудел, обесцветился и обрюзг, обвисли щеки, набрякли мешки под глазами. Сразу узнал гостя и, расцеловав, закричал в комнаты:

— Машенька! Пришел-таки! — И пояснил Непейцыну: — Слух из корпуса дошел, что там показался, вот и пеняли, что забыл нас.