Владислав Глинка - Дорогой чести

— Так собираетесь снова к нам?

— Нет-с. И пугнули крепко, и господин Квасов барину сказал, какая у вас в Петербурге рука… А к вам еще просьба, Сергей Васильевич.

— Говори… Да не хочешь ли поесть? Федя, наверно, не заснул еще, мигом соберет. Ехал-то сколько?

— Нет, спасибо-с, я сейчас от ее сиятельства, там потчеван. От ней и просьба.

— Что ж ей надо?

— Просит палаш и фуражку ей отдать, как завтра в Иваново едет и в руки Григорию Ивановичу сама передаст.

— Она поедет? Так ведь варвар твой может ей бог знает что наговорить, да и сделать, пожалуй, — забеспокоился Непейцын.

— Что вы-с! Разве такой барышне что сделаешь? Вот уж истинно бесстрашные!

— Но зачем ей ехать туда? Неужто помириться с ним торопится, чтоб не лез больше к ней в дом?

— Да нет-с. У них свое дело важное есть, вот и желают, не откладывая, съездить. А вещи могут сильно в том помочь.

— Но Варвара Федоровна вернет их Михельсону? А вдруг не поладят и она их в дороге обратной со зла выбросит? — сказал городничий — Я такого не хочу. Тогда пусть назад везет.

— За то будьте спокойны, у них слово — что алмаз.

— А ты не обманываешь меня, Григорий?

— Вот вам крест святой, Сергей Васильевич!

Непейцын передал товарищу детских игр палаш и фуражку его барина. А потом не сразу опустил окне, все же послушал, куда поехал. Да, за мост. Значит, опять к княжне Варваре.

Лег в постель потушил свечу. «Что и говорить, необыкновенная девушка. Храбрая, даже отчаянная. А как горячо Гришка сказал: «Слово у них — что алмаз…» Но помогут ли ей трофеи?..»

Книжна наведалась в городнический дом накануне отъезда Семена Степановича в деревню. Пришла пешком, сопровождаемая старым лакеем, под вечер, когда Федя только что подал самовар. Поцеловала дяденьку в щеку. Сергею Васильевичу кивнула с улыбкой.

— Здравствуйте, храбрый племянник!

За столом заняла, не жеманясь, хозяйское место, разлила чай. Нынче была веселая, светлая и одета очень к лицу платье зеленовато-голубое, на плечах белая шаль, вокруг шеи двойная нитка жемчуга. А лицо хоть загорелое, но нет в нем ничего жесткого, как почудилось когда-то на дороге, руки выше локтя открытые, красивые, мягко движутся, кажись, никогда не натягивали вожжей…

— Пришла благодарить, что палаш доверили, — начала она.

— Вернули ему? Понравился? — ответил вопросом городничий.

— Конечно, вернула, а то бы обратно принесла. А что до здоровья, то от такой жизни и богатырь ноги протянет. Едва в полдень поднимется, — и сразу к бутылке. А после обеда, по-моему, человека трезвого на всей усадьбе нету. От барина до поваренка все пьяные, хоть коней сведи, хоть мебель выноси…

— Удалось ли дело уладить, ради которого ехали? — осведомился Сергей Васильевич.

— Удалось! — расцвела улыбкой Варвара Федоровна. — И в том, конечно, много помогло, что потерянное в сражении ему привезла. А дело мое заключалось в обмене… Помните, братец, у нас саблю, которую за оружие святого Давида отец выцапал? — Она обернулась к городничему: — Грузинская сабля, с эфесом золоченым и в каменьях. Один господь, конечно, знает, чья она подлинно… Так вот, загорелось ее Михельсону заполучить. Я про нее при первом знакомстве рассказала, когда как то на дороге встретились, и он меня свою усадьбу осматривать пригласил. А потом и показать как-то привезла, когда в цель стреляли. Спервоначалу согласилась я уступить ту диковинку за пару рысаков, да потом раздумала, другой обмен на сердце пришел. Вот за то на меня и опалился. А когда мне неучтивое письмо написал, я ему, понятно, вдвое…

— Оно и верно нехорошо, Варя, — подтвердил дяденька.

— Нехорошо, если б я совсем ему отказала или кому другому ее отдала, а то ведь только иное в обмен просить решила, что и ценится куда дешевле, чем кони с Хреновского завода выводные.

— Что ж такое? — полюбопытствовал Семен Степанович.

— Дворового одного иметь захотелось… Но позвольте, расскажу про визит свой последний. Раньше всего узнайте, что главный виновник набега на Луки есть бывший кварташка Квасов.

— А мне Григорий, Михельсонов стремянный, сказывал, будто Квасов, наоборот, барину его внушает, что со мной ссориться не след по моей высокой протекции, — заметил городничий.

— Этак он стал нынче говорить, когда благодаря вам провалилась затея на мою усадьбу наскочить. А когда визит сей готовился, Квасов подзуживал: «Луки навряд возьмете, тамошний городничий не чета невельскому…» Больно ему хотелось, чтоб неприятность всякую вам Михельсон учинил. Не может забыть, как его в лихоимстве урезали. И моему делу пакостил, да сабля святого предка пересилила. Так вот, приезжаю я в Иваново. А оно ведь что городок обстроено: каменный дворец, флигеля, конюшни с манежем, псарни, сараи, заводы какие-то, и везде дороги мощеные, парки, статуи, оранжереи. Словом, умному бы человеку — живи, как царь Давид, предок наш, верно, не живал. А у поручика одно пьяное царство. Ох, поверьте, нелегко было его склонить нужную мне бумагу подписать. Земского суда заседателя и секретаря сама в Иваново привезла, когда барин еще в постели от вашей соли лежал. Зато потом забылся, встал, надушился и со мной, с девушками дворовыми и с господами судейскими хороводы водил…

Когда княжна собралась домой, городничий пошел ее проводить. Они шли рядом по мосткам Вознесенской улицы, старый слуга плелся сзади, и Сергей Васильевич ощутил удовольствие от того, что обыватели, которые кланялись ему из окон и со скамеек около ворот, видят их вместе. Плевать, что болтают о ней по городу. Никак, единственная живая душа из здешнего «благородного» сословия…

Вечер был тих и красив. Вышли на берег Ловати, повернули к мосту. С удовольствием чувствовал, что и она любуется недвижной водой под закатным солнцем.

— Говорите что-нибудь, племянничек, — приказала княжна, когда вступили на мост. — Хоть о том, что я вам рассказала…

— Если по правде, — ответил Непейцын, — то все мне в ваших рассказах понравилось, кроме того, что саблю на человека обменяли. С юности мне сдается, что нехорош обычай людьми владеть, а паче менять их на лошадей, собак, предметы неодушевленные…

Тут княжна перебила:

— Даже если сам человек хочет к новому владельцу перейти? И тогда, по-вашему, менять не следует?

— А он хотел?

— Очень. Тем больше, что надеется вовсе свободным стать.

— Тогда дело иное. Но какая вам была выгода такую редкость за него отдать?.. Или Михельсон в выкупе ему отказывал, а вы из человеколюбия, сей обмен совершив, отпустите уже за деньги?.

— Нет, — сказала княжна. — Ни на какой выкуп у него денег нету. А в воле сей я, пожалуй, не меньше его заинтересована.

— Как так? — недоуменно приостановился Непейцын.