Владислав Глинка - Дорогой чести

— Слушаюсь. Только руки отмою, — донеслось оттуда.

Григорий вошел в чистой рубахе, с расчесанными волосами, широкий, крепкий. Тут Сергей Васильевич его как следует рассмотрел. Раньше все либо в полутьме, либо под снегом, как первый раз на дороге. Правда, молодец. Особенно глаза карие хороши. Бороду бреет, в ухе золотая серьга. Ну, захочет Варя, так и это изменится.

На вопросы дяденьки Григорий отвечал обстоятельно, рассказывал про Одессу, где прожил два месяца, — портовый город на тёплом море, в который весь год приходят иноземные корабли. Управляет там знатный француз, называют его вашей светлостью; ходит по городу просто, один, с маленькой собачкой, всем на поклоны отвечает. Торгуют больше зерном и скотом. Ныне особый спрос на пшеницу, как в Греции и еще где-то неурожай. Места в городе пока недорогие. Пыль большая на улицах, но сейчас мостят итальянцы каменщики, очень искусные. Сады начиняют сажать…

— Туда, Варюша, и едете? — спросил, улыбаясь, Семен Степанович. — Что ж там делать станешь, как кончится девичья воля?

— Раз Гриша в купцы запишется, надобно и мне купчихой обернуться, пирогами и соленьями заняться, — ответила, не смущаясь, княжна. — А может, за гуртами с ним в степь поеду… Завтра он за деньгами к вам днем завернет, а послезавтра тронемся.

— Милости просим, — ответил чуть охмелевший городничий. — Они в тульской шкатулке лежат, которую позвольте на память прислать о племяннике, не сумевшем с тетушкой толком познакомиться…

— Вольно ж вам трусить было, — засмеялась она.

— Сколько коней у вас в обозе? — спросил дяденька.

— Дровней с поклажей трое да возков два. Людей девять да коней двенадцать голов — вот табор какой!

— А где же венчаться думаете?

— Верно, в Одессе. А то дорогой, ежели распутица остановит.

— Терпит дело-то? — озорно подмигнул дяденька.

Возвращались домой, отяжелев от обеда, часов в восемь. «Вот сниму мундир, отстегну ногу проклятую…» — мечтал городничий.

Но дома его ожидал частный пристав Пухов с докладом, что нонче под самый уже конец первого масленичного катанья сани, запряженные тройкой серых, сбили на углу Екатерининской и Троицкой девочку десяти лет, дочку солдатки. Девочка сильно ушиблена и одна нога сломана. Пухов, дежуривший на гулянье и сам все видевший, бежал за тройкой, кричал, приказывал остановиться, но где же пешему догнать? Однако обыватели сказали, что кони принадлежат приказчику откупщика, который теперь назначен в Невель, на место Квасова, а нынче приехал к нему в гости. Пославши квартального за лекарем, чтобы скорей оказал помощь пострадавшей, Пухов побежал в дом, где квартирует Квасов, и там на конюшне нашел серых, уже распряженных, но еще в поту, а в комнате за блинами не весьма трезвых хозяина с гостем. Невельский приказчик — прозывается он Матвеевым — божился, что никого не давил, однако подносил приставу вина и на то же блюдо клал ассигнации. Пухов ото всего отказался и дома написал протокол о происшествии да обежал свидетелей, пока не отошли от жалости к девчонке и не испугались. Вот подписи двух купцов и пекаря.

Проклиная Квасова и его гостя, Непейцын отправился к пострадавшей. Пухов провел его в жалкую хибарку за Староречьем, где при свете сальной свечи на лавке под образами всхлипывала худенькая девочка с ногой в лубке и бинтах, которые наложил недавно побывавший Ремер, и с багровым синяком на скуле. Заплаканные мать и соседка меняли влажные тряпицы у нее на лбу. На отодвинутом на середину горницы столе были навалены куски красной рыбы, заливных, блины и рядом смятые синие пятирублевые ассигнации.

— От того прислано, кто Танюшку сбил? — спросил Непейцын.

— Так, батюшка! — закивала вдова. — Только до тебя молодец прибег, с подносу на стол шваркнул, деньги кинул и вон скорей.

Воротясь домой, Непейцын приказал отвезти вдове масла, муки, яиц — всего, что сыскалось в домашних кладовых, а сам засел писать грозное требование господину Матвееву, чтоб представил письменное объяснение, как могло случиться, «что сего марта одиннадцатого дня 1810 года около четырех часов пополудни во время катанья…» и т. д., с изложением всех провинностей вопрошаемого и состояния пострадавшей Татьяны Антоновой. Эту бумагу он отдал Пухову, чтобы чуть свет вручил виновному под расписку.

В полдень Сергей Васильевич в канцелярии получил ответ, писанный знакомым почерком Квасова, — видно, у господина Матвеева с похмелья руки тряслись, что было видно по подписи В ответе говорилось, будто пострадавшая Антонова «сама из-за детской глупости набежала под шедших мелкой рысью лошадей» и «что господину городничему надлежит обязать обывателей не пущать детей на улицу без присмотру, особливо во время масленичных катаний». В конце было означено, что Матвеев нонче отбывает в Невель, куда и следует адресовать ему бумаги, буде в таковых случится надобность.

— Ну постойте, вруны проклятые! — сказал вслух Сергей Васильевич и отправился к уездному лекарю, от которого потребовал письменного свидетельства о переломи ноги и ушибах Антоновой.

Ремер пытался возразить, что, может, девчонка сама виновата, но городничий грозно сказал, что про то будут судить власти, а от лекаря требуется свидетельство о повреждении здоровья и о непосредственных его причинах. Буде же не выдаст тотчас такового, то на него последует жалоба во врачебную управу, губернатору, а понадобится, то и выше. Ремер струсил и написал нужную бумагу.

Дома Сергей Васильевич отказался в сердцах от обеда и засел за донесение губернатору, прося привлечь Матвеева через витебских властей к судебной ответственности Но вошел дяденька и напомнил, что сегодня второй день масленицы, катанье продолжается, так не нужно ли, особенно после вчерашнего, городничему туда выехать, чтоб катающиеся его увидели и побоялись нарушать порядок.

— Ты, коли что, вели по-моему постромьи резать да заводить к нам во двор лошадей, — советовал Семен Степанович.

— Нет, я любого нагайкой отстегаю! — пообещал городничий и крикнул, чтоб подевали обедать да седлали Голубя.

— Позвольте, и я с вами, — попросился Фпдя.

— А съездишь нагайкой, ежели будут на людей наезжать? — спросил Сергей Васильевич.

— Кого велите — всякого излупцую!

Пухов и два будочника стояли по местам, и катанье шло чинно и неторопливо. Вдоль домов прогуливались разодетые обыватели, перекликаясь с ездоками. Сергей Васильевич с Федором сделали рысью два полных круга, потом встали на углу Козловской и Соломенской улиц и пропускали мимо себя катающихся. Знакомые купцы и чиновники подходили к городничему с расспросами про вчерашнее происшествие. Начало смеркаться. Федя в своей щегольской поддевочке ежился от холода, стало прохватывать и Непейцына.