Владислав Глинка - Дорогой чести

— Откуда подобного нахватался? — спросил Сергей Васильевич.

— Марфа Ивановна тетрадку дала, ихняя дочка давно списывала.

— Да ну? Покажи-ка…

Через минуту в его руках оказался альбомчик, оплетенный в пеструю мраморную бумагу, в котором полудетским почерком был переписан десяток стихов и наклеено несколько картинок от заграничных конфет, бог весть как дошедших до Сампсониевской улицы. На первой странице чуть дрожащей рукой — знакомой рукой учителя Полянского — было выведено: «Тетрадь сия дарится ученице моей Катеньке в награду за прилежание», и вписано им же четверостишие:

«Из Капниста, кажется, — подумал, закрывая тетрадь, Сергей Васильевич. — И не без намека на Тумановского. Или дарено раньше его появления? Но как все меняется! Попади мне тетрадка пять лет назад, жадно бы перечитал стихи, печалился бы над ними. А нынче? Ну, оно и лучше… Где же для меня та густая трава, в коей гнездо вить буду? Ступино, верно?..»

— А на струнах я к виршам сам прибираю, — гордо сказал Федор.

— Ну, молодец, — похвалил рассеянно Непейцын.

На фоминой неделе он предложил дамам располагать его дрожками и поручился за бережность Кузьмы. Однако тетушка, собиравшаяся поехать в Лавру на могилу Николая Васильевича, отказалась сесть на «вертлявку», как она выразилась, и послала Маркелыча нанять карету. Зато Соня захотела съездить в Гостиный двор.

Сергей Васильевич вызвался сопровождать ее и надолго запомнил радость сидеть так близко на колеблющихся дрожках, вдыхать запах ее духов, несколько раз поддержать на ухабах за талию. Да, да, надобно объясниться, услышать от нее слова, без которых нельзя решить, как жить дальше, даже ежели война начнется завтра…

В этот вечер его ждало первое письмо из Ступина. Дяденька просил держать при себе Кузьму, сколько понадобится, оттого что по полям ездят верхами либо в одноколке. Затем было сказано, что урожай, сколь можно судить по приметам, будет хорош. Пока все здоровы, но очень обеспокоены небывалым движением на большой дороге. В сторону Витебска каждый день проходят войска и обозы, едут на почтовых и на своих офицеры. То же, сказывают, делается и на тракте, что идет западнее их, с Острова на Себеж и Дриссу. Отчего полагать должно, что война с французами может приключиться в сие же лето. Им с Моргуном хоть прискорбно, но приходится признать, что и для волонтерства устарели, а крестнику не пришлось бы седлать Голубя да ехать искать полковника Властова, про которого рад был прочесть в письме, — такого не зря тащил из воды.

Дочитав письмо, Сергей Васильевич при неверном свете сальных свечей заметил второе, также прислоненное к шандалу. Ага, от Захавы, которому, видно, Петя сообщил, что он в столице. Начиналось так:

«Теперь, когда явственно обозначилась опасность грядущей войны, нам не приходится понукать мастеровых. Домашние промыслы решительно заброшены, и силы всего сословия обратились на дело оружия. Стыжусь прежнего своего дурного мнения о туляках и во всем согласен с Алексеем Михайловичем. Чудом кажется сия перемена, но она пред глазами, и спешу сообщить ее вам, которому, может статься, уже пришло время точить шпагу, ибо отставка, помнится, по словам вашим, не закрывала службы во время ратное А теперь кругом только и твердят, что

Отложив письмо, Сергей Васильевич задумался. Люди полагают, что пойдет воевать, а он до сих пор не знает, как поступит. Сам возмущался словами Аракчеева — тогда казалось, что в мирное время с деревянной ногой легче исправно служить, чем в военное. Значит, в военное считал себя непригодным? Однако Властов твердо сказал, что возьмет в полк и корпусному командиру отрекомендует. И все говорят, что война сия будет жесточе всех прежних… Но так или иначе, для любой службы надобен указ об отставке. Пора в Сенат наведаться, подтолкнуть. А там видно будет…

Любезный столоначальник сказал, узнав Непейцына, должно быть, по трости:

— Указ об отставке вашей с мундиром и пенсией уже изготовлен, мной проверен и подписями господ сенаторов скрепится в одно из ближних присутствий.

Сергей Васильевич положил на стол обернутые в прозрачную бумагу пять золотых и просил ускорить подписание. Чиновник поправил стопку бумаг перед собой, и деньги исчезли, а он сказал с видом участия:

— Нам строжайше приказано незамедлительно составлять все бумаги, нужные офицерам, выходящим из любой службы, раз известно, — он слегка понизил голос, — что вот-вот война откроется, а вскорости ополчение объявят, как, изволите помнить, в тысяча восемьсот седьмом году… Но от того же предмета, то есть от подготовления войны-с, и других дел набегает вот столько-с. — Он показал под самым подбородком. — Однако не извольте сомневаться, ваш указ я продвину-с.

Когда Непейцын передал Софье Дмитриевне слышанное от чиновника, она сказала с явным сожалением:

— Значит, дела ваши здесь почти что кончены?

— Дела в Сенате — да, — ответил он, постаравшись придать особое значение этим словам.

Она сказала, как бы утешая:

— Пока сенаторы подпишут, может еще немало времени пройти.

— Так ведь я за такую задержку не очень и сетовать стану, — произнес он снова с расстановкой.

Соня ничего не ответила. И конечно, не потому, что не поняла, что хотел выразить, а, видно, сочла несвоевременным прямой разговор.

«Что ж, — решил Сергей Васильевич, — пусть будет так, как хочет. И правда ведь, без всяких признаний нам настолько хорошо друг с другом, что лучшего надо ли желать?»

Указ об отставке был подписан через десять дней. Второй, о пенсии, адресованный в псковское губернское казначейство, еще через неделю, 9 июня, и только 15-го наконец-то оба получены на руки.

Приехав на Пески, Непейцын сказал:

— Последний раз, Софья Дмитриевна, видите меня в эполетах. Наконец-то по всей форме я отставной. Подожду теперь, не приедет ли сюда граф Кутузов, чтоб ему представиться и просить о месте, как советовал мне дяденька.

— Ах, друг мой! — отозвалась она. — Не знаю, правда ль, но давеча соседка забегала — помните, офицерша, которая с границы весной приехала, — так она сказала, будто утром курьер прискакал с депешей, что война началась. Вы ничего не слышали? Она от брата своего узнала, он во дворце какой-то чиновник…

«Вот оно! — подумал Непейцын. — Кончилось наше счастливое время!» И сказал: