Владислав Глинка - Дорогой чести

— Вполне, Федор Филиппович, — сказал Властов, взглянув на карту, а потом на местность, где за линией дымящих французских костров виднелись избы и сараи мызы Якубово.

В это утро Непейцын раз двадцать скакал с приказаниями к командиру 23-го егерского, к батальонным и ротным обоих полков. Останавливал зарвавшихся в преследовании, передвигал цепи по опушке леса ближе к песчаным холмам на берегу речки Нищи, приказывал подносить патроны и сухари.

Атака, о которой говорил Довре, полностью удалась. К восьми часам войска Леграна отступили по всему фронту и перешли за Нищу, к деревне Клястицы. Здесь они пытались задержаться, обстреливая подступы к мосту. Однако выдвинутые на возвышенность пушки Яшвиля в полчаса сбили их батарею. Швейцарские пехотинцы — это они были в красных с желтым мундирах — зажгли было мост, но гренадеры бросились сквозь пламя и выбили врага штыками из деревни. В то же время драгуны перешли брод в полуверсте выше по течению и атаковали врага во фланг. Легран не выдержал двойного удара и отступил на большую дорогу, по которой пришел из Полоцка.

Первая часть общей боевой задачи была достигнута — путь войскам Удино на Петербург прегражден. Дивизия Леграна продолжала отступать на свои главные силы, и русский авангард Кульнева — те же гродненцы и два свежих егерских полка из подошедшей к концу боя 14-й дивизии — двигались за врагом к Полоцку. Остальным войскам был объявлен отдых. И вовремя. Солдаты 5-й дивизии, особенно егеря, нуждались в нем до крайности. Составили ружья, сняли шинельные скатки, сумы, кивера, и лишь немногие пошли купаться, а большинство, разувшись, повалились на землю и заснули так крепко, что пришлось расталкивать, когда поспела каша.

Отдыхал и Сергей Васильевич, лежавший в углу палатки Властова. Отстегнул тульскую ногу, облекся в халат и велел Федору завесить себя ковром от походного столика, за которым его друг, по обыкновению за самоваром, отдавал приказания офицерам бригады. Рядом, за пробитой солнцем холстиной, ходили и разговаривали солдаты, фыркали лошади. Непейцын смотрел на двигающиеся тени, но перед ним вставало то, что видел нынешним утром. Наступающие по желтому полю черные цепи наших мундиров, отходящие перед ними синие и красные. Рыжие пятна крови на затоптанных колосьях, на траве перелеска. Восковые лица, руки, а у многих и восковые ноги. Будто разулись перед смертью. Иногда и вывороченные карманы. Вот она, другая сторона войны… Бредущие в тыл раненые, стонущие, ругающиеся или молящиеся… Пронзительный визг пуль на опушке, где вертелся с горнистом, сзывая роты для продвижения вдоль леса. Звонкий щелчок одной, совсем рядом впившейся в ствол дерева. Испуганный вскрик Федора, когда другая пробила его мерлушковую шапку на палец выше темени. А сейчас, поди, хвалится этой дыркой Кузьме и денщикам в обозе… Ах, как натерла обрубок проклятая тульская нога, вовсе нельзя с ней верхом ездить! Завтра снова на деревяшку — черт с ним, что сразу видно безногого… Вот так вояка оказался господин подполковник! Француза, правда, не испугался, но на третий день похода рад бы в постели свою культю успокоить… А какое совсем детское лицо было у молодого егеря, лежавшего на опушке! Пулевая рана во лбу, этот хоть не мучился, а тем, кто на перевязку шел, каково сейчас? Как штаб-лекарь-то говорил? Обомрет под ножом, и конец…

Проснулся оттого, что Властов трогал его за плечо:

— Вставай, Сережа, обедать или ужинать, как хочешь назовем. Я к графу съездить поспел с докладом, а ты все спишь…

— Ну, как он, доволен? — спросил Непейцын.

— Еще бы! Читал нам донесение, которое государю отправляет. Велел тебе поклон передать. В трубку видел, как вдоль леса рыскал и за батальоном под огнем скакал. Просил тебя эполеты носить.

— Не положено мне как отставному.

— Я то же сказал. А граф: «Пока, как нынче, в боях, то какой же он отставной? Я, говорит, представлю ого к определению в службу, чтобы жалованье и выслуга шла». Есть с собой эполеты?

— Нет, конечно.

— Свои сейчас дам… Допрыгаешь до стола или подпереть?

— Допрыгаю… Не об эполетах думать надо, а поесть да тебе лечь поскорей.

— Я-то лягу ужо, — успокоил Властов, — а вот как Кульнев наш? Граф сейчас в подкрепление ему еще бригаду с артиллерией послал из Сазоновской дивизии… Но ты разумеешь ли, брат, что нонче первая победа решительная за сию кампанию? Поверхность хоть над одной дивизией, но безоговорочная, ибо французы поле боя уступили. Кроме убитых, пленных девятьсот солдат и тридцать офицеров да экипажи генерала Леграна и еще какого-то; мундиры их шитые, белье — всем драгуны сейчас торгуют. А бумагами французскими целая лужайка забросана. Видел? Верно, вывернули повозку, когда гнали от наших.

— А наша какая убыль? — спросил Непейцын. — Хоть в твоей бригаде?

— Только своих и знаю пока, — разом потускнел Властов. — Сто егерей в обоих полках убито да офицеров семеро. Из моих — капитан Грамолин, отличный офицер, поручик Брикс да прапорщиков двое, которые всего неделю из корпуса кадетского прибыли…

Властов уставился на скатерть, провел рукой по лбу, и тени от огонька свечи, стоявшей посередь стола, заплясали на его лице. При упоминании убитых прапорщиков Сергей Васильевич вспомнил о сыне Властова, подумал, как ежечасно о нем тревожится. И тотчас, отвечая на эти мысли, Егор Иванович заговорил:

— Перед самой войной, после уже нашей встречи, заезжал Константин в Юрбург. У матери в отпуску был и ко мне на неделю… Думал его к себе перевести, а потом не решился. И сегодня чувствую, что правильно поступил. Что б делать стал? Беречь перед другими, такими же юными? Или наоборот, чтоб чего не сказали, в самый огонь слать? Нынче тебя посылал и уж как молился, чтоб не убили. Приехал друг дорогой, а я его на смерть…

— Ну, уж тут ты напрасно, я не юноша.

— Он для себя тоже взрослый, в эполетах третий год, отличий боевых рвением приобресть желает.

— А у Тормасова как раз спокойнее всего оказалось.

— Верно, да вот засосало сердце, как нонче мальчиков из списков велел исключить и адъютанту отписать, ежели адреса сыщет родительские… А уж как хотелось бы, хоть ценой своей головы, французов проучить! Подумай, куда зашли! Под Смоленск да на границу почти Псковской губернии. Со Смутных времен такого не бывало. И понятно, как сейчас важно в Петербурге услышать, что хоть наш корпус не отступает. Нынче сказывал Довре, что сикурсы знатные нам идут. Дивизия гренадер, кирасир два полка. С тремя-то дивизиями пехоты граф куда уверенней станет… — Властов понизил голос: — Трудное, однако, его положение. Знает, поди, как немцев не любят, а у нас их будто на заказ. Как-то для смеху с Яшвилем считали. Из тридцати генералов в корпусе шестнадцать иностранное имя носят: Альбрехт, Балк, Берг, Гарпе, Гине, Довре, Пален, Паттон, Сухтелен, Штаден и так далее. А считали Яшвиль да Властов — грузин да грек.