Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине

Вольтер долго еще говорил, объясняя суть происходивших событий. Шубин, слушая его, вспомнил о своем односельчанине и дружке Никите Дудине: «Не оказался ли он вместе с другими северянами в Чесме? Наверно, туда же попал. Жив ли бедняга? А если жив, то герой», — подумал он.

Расставаясь с учениками Пигаля и провожая их, Вольтер напутствовал:

— Желаю вам, друзья, успехов и завидую вашей молодости. И благодарю, что посетили меня. — Он слегка помахал им старческой костлявой рукой и, медленно шагая, скрылся за поворотом улицы…

Занятия в мастерской Пигаля продолжались своим чередом. Шубин в лепке эскизов, в формовке моделей превосходил своих товарищей. И даже в рисунке он не уступал молодым художникам. Пигаль полюбил Шубина и, ставя его в пример другим, говорил:

— Смотрите, юноши, за какое дело он бы ни взялся, ничто из его рук не валится. И особенно ему удается портрет в лепке. Выразительность и сходство, проникновение в душу человека. А мастерство? Он повторил моего Меркурия так, что затрудняюсь различить их, который мой Меркурий, который шубинский! У этого мастера хорошее будущее…

В ту пору между прочих своих дел, отчитываясь перед Российской академией художеств, Федот Шубин писал:

«А я окончил „Меркурия“. Учитель мой не находит за нужное мне более копировать с гипсов и советует делать с эстампов славных мастеров, как-то: Пуссена, Сфиора, Рафаэля и прочих… эскизы и барельефы, говоря, что сие крепко и полезно как для положения места, так платья и видов. Следуя оному совету, поутру делаю барельефы, а после полудня рисую с древних гипсов, которые имеются у моего профессора. Композирую также в каждую неделю один эскиз по приказу моего учителя. Хожу всякий день в Академию, иногда леплю, а иногда рисую с натуры, делаю также круглые и в барельеф портреты под смотрением моего учителя…»

И это «смотрение» было не только в мастерской Пигаля. Но учитель нередко заходил и в тот дом, где жил и в неурочное время работал Шубин, последнему не возбранялось бывать в доме Пигаля и в любое время пользоваться его советами.

Шли дни за днями.

Из Петербургской академии художеств предписывали Шубину и товарищам экономить выданные на обучение деньги и не задерживаться в Париже, а скорей ехать в Рим.

Шубин подружился с Пигалем, нередко встречался с Дидро и рассчитывал, что по меньшей мере еще год следует пробыть ему в Париже. Встревоженный предписанием Академии, он пришел за советом к Дидро.

— Как быть? Петербургская академия торопит нас ехать в Рим, а мы еще не исчерпали многих полезных наук от парижских учителей.

Дидро написал письмо в Петербург, в Академию. Он просил продлить срок учения русским пенсионерам в Париже, доказывал, что «чем сильнее будут они к моменту прибытия в Италию, тем легче будет им использовать это второе путешествие».

Через два месяца из Петербурга последовал ответ. От имени собрания академиков предлагалось пенсионерам немедленно поехать на год в Италию. А о Федоте Шубине была приписка: «Что же касается скульптора Шубина, который находится в Париже у г-на Пигаля, то ему Собрание позволило остаться еще на некоторое время возле этого великого человека, имея возможность извлечь таким путем сейчас гораздо большую пользу, нежели в Италии».

Такое предписание из Петербурга было неутешительно для Шубина — оно угрожало отменой поездки в Рим.

Между тем время шло, и товарищи, приехав в Италию, посылали Шубину письмо за письмом. Они убеждали его торопиться и уверяли, что до самой смерти он будет жалеть, если не увидит трудов римских ваятелей и живописцев.

Одному, без товарищей, Шубину стало невыносимо скучно в Париже. Его тянуло в Рим. Он не мог продолжать работу над скульптурой «Прикованный невольник». Пигаль заметил переживания своего ученика и освободил его временно от работы, предупредив, чтобы он, пока не будет расположен к делу, не приходил в мастерскую.

Шубин обиделся и возразил:

— За время, которое нахожусь в Париже, я сделал очень мало. Мне надо подгонять себя.

Пигаль повторил свое предложение:

— Я достаточно знаю вас. Ступайте отдохните, а потом, не принуждая себя, приходите, дело от вас не уйдет.

Отдохнув несколько дней, Шубин снова принялся за труд. Мысль о Риме по-прежнему не покидала его ни на минуту. После занятий он приходил домой, в пустую и неуютную комнату, и, перелистывая альбом с зарисовками своих работ, выполненных в Париже, тревожно думал о том, сможет ли он теперь добиться от Академии позволения примкнуть к своим товарищам, находящимся в Риме. А если добьется и приедет туда продолжать учение, то как на него посмотрят в Риме? Ведь там привыкли к античности в искусстве, а здесь, во Франции, ему кажется близким в творчестве Пигаля все то новое, что идет от самой жизни. Здесь наставления Дидро так убеждают его в справедливости его собственных мыслей о том, что искусство должно отображать жизненную правду.

В собственном альбоме взгляд Шубина особенно часто задерживался на тех зарисовках его скульптурных работ, которые он считал лучшими. Вот рисунок с надгробного памятника, высеченного им из белого мрамора по заказу вдовы какого-то марсельского купца: два мальчика и женщина в позе неутешного горя оплакивают преждевременную кончину отца и супруга. Группа была выполнена далеко не ученически, но сам по себе «кладбищенский» заказ был не по характеру молодого скульптора. Фигурные надгробия, распространенные за границей, в России в ту пору совершенно отсутствовали, и Шубину такой обычай сохранения памяти об умерших был чужд.

Вторая зарисовка в альбоме была сделана со статуи «Отдыхающий пастух». Эта работа была более совершенной. Но статуя сделана из алебастра и послана в Петербург, в Академию. «Дойдет ли в целости? И будет ли потом отлита из меди?..»

На зарисовке группы с фигурами «Бедности» и «Богатства» он остановил свое внимание. Эта работа казалась ему лучшей из всех. Группа была отлита из бронзы, позолочена и отправлена в Россию.

Снова Федот Шубин стал посещать Королевскую академию и мастерскую Пигаля, но все же после отъезда товарищей в Италию он жалел, что вместе с ними не уехал в Рим. В воскресные дни Шубин бродил в раздумье по шумному парижскому базару. Жизнь в Париже казалась уже не столь заманчивой, как раньше, в первые месяцы пребывания.

Желание попасть в Рим усиливалось. Идти снова к Дидро и просить его ходатайствовать об устройстве поездки в Италию Шубин находил неудобным. Голицын был в отъезде. Тогда он вспомнил слова Дидро о том, что в России находится знаменитый скульптор Фальконе.

«А не попробовать ли действовать через него?» — подумал Шубин и, обрадованный этой мыслью, обратился к своему учителю.