Константин Коничев - Повесть о Федоте Шубине

Шубин, скинув кафтан, надел поверх рубахи холщовый фартук, принялся за работу. Надо было, пользуясь весьма кратким временем, вылепить из глины небольшую модель бюста, но сделать так, чтобы к эскизу больше не возвращаться и графа не беспокоить вторично ради позирования.

В руках скульптора небольшой ком серой глины. Первые быстрые движения пальцев производят контуры головы. Скульптор бросает частые торопливые взгляды на лицо графа и опять быстрыми прикосновениями рук к глине намечает очертания лба, подбородка и носа. Потом он не спеша и подолгу пристально, иногда прищурясь одним глазом, разглядывает лицо графа и не сразу, а несколько раз переделывая, намечает рот, улавливая при этом обычное положение губ, сохранивших чуть заметный след исчезнувшей усмешки. Работает он долго, не чувствуя усталости, но графа спрашивает:

— Не отдохнуть ли вам, ваше сиятельство?

— Нет, продолжайте. Я возьму трубку, попробую закурить.

Шубин снова работает над моделью. И чем дальше, тем меньше изучает физиономию графа, он уже на память знает те черты, которые характерны для отражения душевных свойств позирующего.

Наконец, вылепив эскиз головы Орлова, Шубин спрашивает разрешения сделать с него еще карандашный рисунок. Через некоторое время граф рассматривает оба эскиза — рисунок и глиняную модель, говорит:

— Не ведаю, как получится в мраморе, пока воздержусь от суждения.

После работы над глиняной моделью и рисунком в присутствии графа скульптор переходит в отведенное ему помещение при посольстве и там заканчивает бюст из гипса, понравившийся Орлову-Чесменскому. Затем он сделал гипсовый бюст его брата и приступил к работе над обоими бюстами в мраморе. Эта работа отняла у Шубина много времени и вынудила его отстать от товарищей в изучении искусства Рима. А между тем время не стояло на месте, и летом 1772 года Шувалов получил из России уведомление: «Пенсионерам денег впредь не давать и ввиду окончания срока ехать им обратно в Петербург». Шувалов объявил им об этом и выдал всем, кроме Шубина, деньги и документы на выезд из Италии. Федот, недоумевая, спросил вельможу:

— Ваше сиятельство, чем объяснить задержание меня здесь сверх срока, тогда как вот они, — он обвел глазами своих товарищей, — поедут в Петербург?

— Моей любовью к вам, — отшутился Шувалов.

— Благодарю вас, но не думаете ли вы, что и я, оставшись здесь, преклонюсь перед античным божеством и слепо буду копировать римлян и греков? Этого не случится со мной, ваше сиятельство…

— Вы, Шубин, не будьте в обиде, — повернувшись к Федоту, проговорил Шувалов, — в Петербург еще успеете, а здесь предстоит вам большая работа: необходимо повторить мраморные бюсты Орловых для брата английского короля герцога Глочестерского. Это надобно сделать по двум причинам: потому, что ваша работа признана преотменно удачной, и еще потому, что в английских кругах весьма заинтересованы личностью Алексея Орлова, удивившего всю Европу поражением турецкого флота под Чесмой… Труд будет оплачен сверх меры. И еще я имею к вам письменную просьбу о заказе от Никиты Демидова. Он сейчас живет в Париже и там наслышан о вас…

Шубин не протестовал. Так после долголетней учебы началась его самостоятельная жизнь. Одиннадцать студенческих лет с государственной пенсией и строгой академической дисциплиной остались позади. Беглый черносошный с государевой земли крестьянин, обученный в трех столицах, уверенный в своих силах и своем даровании, встал твердо на путь художника-ваятеля. Внимание первых знатных заказчиков обещало ему заманчивое будущее.

…А между тем за тридевять земель от древнего Рима, где-то на севере России, в деревне Денисовке Холмогорской округи, в те дни, когда Шубин повторял бюсты братьев Орловых в Риме, денисовские мужики собирались в сенокосную пору на заливных лугах Куростровья и вспоминали о нем, о своем беглом соседе:

— Где-то он? Жив ли?

— А если не жив, так хотя бы похоронная весточка пришла, чтобы не платить за него подушный налог старосте…

Зимой ездили холмогорцы в Питер и привезли весть о Федоте, что и учение он уже закончил, и медали и шпагу получил, и жалование, а все еще мало ему, как и покойному Ломоносову. Уехал, сказывают, доучиваться в неметчину. Чего доброго, и этот на некрещеной немке женится, как Михайло Васильевич.

А братья Федотовы Кузьма и Яков рады-радехоньки:

— Заучился парень, пропащий для деревни человек. Ну и бог с ним. На случай дележа в хозяйстве одним паем меньше. Разве это худо? А он там, где бы ни был, жив да здоров, да при учености и с его золотыми руками никак и не позарится на деревенскую худобу и всякую рухлядь. У него своя дорога и свои на пути ухабы и рытвины…

Никита Демидов был богатейшим промышленником России. Дед его с позволения Петра Первого занялся горными разработками на Урале. Тысячи подневольных людей работали на Демидовых, добывая железо. Крупное хозяйство промышленника вели его доверенные — управляющие, приказчики, конторщики. Сам Никита со своей женой Александрой Евтихьевной временно проживал в Париже.

В ненастную осень 1772 года Иван Иванович Шувалов вместе с дипломатическим курьером, сопровождавшим почту, направил из Рима в Париж Шубина. Париж после Рима казался теперь Шубину еще более кипучим городом, городом богатства и нужды, городом роскоши и нищеты.

Здесь Шубину все было знакомо, а потому, не тратя времени, он сразу же принялся за дело: начал лепить из глины, затем высекать из мрамора бюсты супругов Демидовых.

Работал он в просторной и светлой комнате богатого барского особняка. Демидов охотно позировал Шубину. Иногда за обильным угощением Шубин рассказывал ему об Италии, о сказочном Риме, который художествами превосходит все города мира.

— Есть галерея в Ватиканском дворце, — рассказывал Федот Демидову, — расписана великим мастером Рафаэлем и его учениками. Картины из Ветхого и Нового завета, ангелы, серафимы и бесы, разные птицы, звери, всадники, кентавры, растения всевозможные! Как глянешь на такое видение — глаза разбегаются, язык застревает! Скажешь только «ах!», да и стоишь, как зачарованный. Где-где, а уж там, Никита Акинфиевич, сразу вы поймете и полюбите искусство…

— Даже и кентавры есть? — понимающе спрашивал Демидов.

— Есть, Никита Акинфиевич, есть, и удивительные кентавры, залюбуешься, на все глядя…

— А я, признаться, их еще не видел. Клен, кипарис, кедр, пихту — это все видел, а вот кентавра не примечал нигде.

— Никита Акинфиевич, да ведь кентавры — это не деревья!

— А что же такое? Ты сказал — растения всевозможные, или я не так понял, или глух стал?..

— Ну вот видите, что значит в Риме не были! Кентавры не люди и не животные, изображаются они, по древней мифологии, в виде лошадей, но с человеческим торсом.