Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

«Гемонская басиха. То ли подслушала мои мысли и желания, или как понимать ее?»

И мужей, которые пойдут с ним к ромеям, подобрал, и мужам повелел готовиться к походу, а сам если и думал о нем, то лишь тогда, когда приходили и напоминали: приходилось думать. С некоторых пор посетила его и не отступает уже мысль: ромеи — не благой мир для меня. Вон сколько недель пойдет на это, чтобы добраться до них, высидеть там, пока поступятся к императору и переговорят с императором. А еще и обратный путь будет. Не случится ли так: пока он будет ходить, и заботиться о покое земли, а тем временем к Данае протопчут стезю другие? Навестит кто-то из князей или княжичей земли Трояновой и приедет свататься. Не заколеблется ли в таком случае Даная? Разговора о слюбе между ней и им, Келагастом, не было, речь шла всего лишь о его руководстве в дружине. Или Данае долго переиначить и обратить тему разговора на другое? Сама же говорила: все будет, если править, и непослушание, и коварство, и ложь. Да и с другой земли могут узнать про нее и заслать сватов. Одни — ради Данаи, другие — ради того, чтобы занять княжеский стол на Дулебах. Разве при Добрите не было этого? Даная жена юная и вон как прекрасна.

«Этой же ночью умыкну ее и сделаю своей», — остановился на мысли Келагаст.

Всякий обнадеженный — одержимый, а обнадеженный в вожделенном слюбе — и подавно. Ходил в отчих хоромах, а видел себя в сумраке ночи в Данаином теремке, а еще — на жеребце вместе с Данаей. Слышал свист ветра и крики погони, и торжествовал, будучи недосягаем, что похищенная Даная не уйдет уже от него, заберет сына и будет сидеть, обвитая слюбными узами, в роду отца Идарича, ждать своего мужа из похода. А уж как вернется, отгуляют в хоромах князя Добрита свадьбу и будут княжить на Дулебах.

Уверен, Даная и не помышляет, что Келагаст может решиться на такое — умыкнуть ее тайно. То, что говорила об умыкании ее наставница, — выдумка старой, и не более. Пришлось к слову — и изрекла, чтобы соблазнить юношу, раздуть в нем огонь страсти. Сама Даная не думает, и не думала об этом. Знает, она — за высоким валом, под надежной охраной, ей ничто не угрожает в отчем гнезде. Он и воспользуется этой уверенностью. Вот только когда и как поступит он? Среди бела дня или под вечер? Днем проще было бы выманить Данаю за ворота или хотя бы на двор. Но, увы, у ворот есть стража, они могут поднять тревогу, послать погоню, А от погони, в седле с Данаей, не убежишь. Остается вечер, когда и ночь еще не наступит, а тьма уже будет. Возьмет с собой нескольких мужей, спеленает с их помощью стражу у ворот, а там уже надежда на ловкость и на крепкую силу коней.

Келагаста уважали в дружине за острый ум, молодецкую храбрость, а еще за то, что не наступал без необходимости на шею, каждому позволял быть самим собою. Однако среди доверенных были наиболее доверенные. На них и возлагал свои надежды. Единственное, что не давало покоя до поры, все наиболее доверенные идут с ним за Дунай. Стоит ли впутывать их в это дело? А впрочем, к лиху всякие сомнения. В пущи, в самые лесные недра уходят, а когда речь идет о вон как любимой Данае, ничто не остановит его, поступит так, как сочтет нужным.

Чтобы намерения стали делом, а дело — светлым днем, велел мужам, что шли с ним в Волынь, сшить покрывало — так, чтобы свободным оставалось лишь одно отверстие, и взять его с собой.

«Не будет Данаи на подворье, — думал в пути, — велю челяди позвать. А уж как выйдет и станет за порогом терема, никуда не денется, будет моей. Такого не случалось еще, чтобы Келагаст отступал от своего или ошибался в своих намерениях. Могу поклясться, такого не было и не будет».

А произошло.

Даная не прогуливалась в тот день с сыном. Ни на подворье, ни во дворе. Когда сказал слуге, что это он пришел, ее деверь Келагаст, и что у него неотложное к ней дело, согласились сообщить о том своей повелительнице, и сразу же вернулись и сказали: у Данаи заболел ребенок, она не может принять его, пусть придет завтра.

Как же завтра, если завтра последний день пребывания на Волыни? Вон сколько забот соберется перед отъездом. И ночь останется всего лишь одна. Или так надо: умыкнуть ночью жену, а на рассвете покинуть уже?

Что же делать? Настаивать, чтобы вышла? Как стоять на своем, Даная выполнит его волю, выйдет, и что? Можно ли умыкнуть мать, когда у нее слабое дитя? Или испуганной и страдающей тревогами матери до слюба будет? Такая быстрее глаза выцарапает, сама себя удавит, чем покорится чужой силе и ляжет в постель с тем, кто взял ее силой.

Нет, нет, сегодня не будет умыкать ее. Не ведает, как будет завтра, а сегодня не будет умыкать.

— Скажите Данае, пусть простит за несвоевременное вторжение. Приду, когда маленькому Мезамиру станет лучше.

Решил сделать так: завтра пойдет среди бела дня, поговорить с Данаей о подарках, когда и у кого возьмет их, а потом уже поинтересуется здоровьем племянника.

— Лучше ему, — сказала, когда повел речь о Мезамире, — однако и не совсем. Боюсь, не огневица ли у него.

— А что говорят басихи, волхвы-баяны?

— Утверждают, что не огневица, от злого поветрия случилась немощь.

Помолчал секунду и потом сказал Данае:

— В таком случае я не поеду к ромеям, пока не дождусь выздоровления.

Посмотрела своими и без того широко открытыми глазами и застыла в изумлении.

— Как не поедешь? Ты что, Келагаст? Князь Волот без тебя не сможет отправиться к ромеям.

— А я не могу оставить Волынь в такой печали, как есть. Путь вон, какой далекий и длительный. Что буду думать, и как буду чувствовать себя в таком пути?

Засияла лицом, уста даже дернулись, выражая улыбку. И глаза засветились удовлетворено.

— Я должна бы радоваться твоей приверженности ко мне и моему сыну, — сказала голосом видимого умиления. — Однако повелеваю: не делай этого. Разве твое присутствие может помочь Мезамиру? Есть у него волхвы-баяны, есть и басихи. Можешь быть уверен, они позаботятся о Мезамире. Ты поезжай и возвращайся со славой. Этим больше сделаешь и для меня, и для себя, и для Мезамира.

Что скажешь такой? Пришлось идти и собираться в путь. Был, до ужаса, уверен уже, так и произойдет: поедет, ни до чего не договорившись с Данаей, возможно, и обманутый ею. А все же той уверенности хватило лишь на то, чтобы собраться в путь и выехать за Волынь. Сразу за Волынью остановился и сказал мужам:

— Дальше не едем. Становитесь лагерем и на этой поляне ждите. Ты, ты, ты и ты, — указал на четырех, потом на пятого, который должен быть за старшего, — Все остальные пойдут со мной.

Сколько пришлось скрываться в укрытии и ждать, пока Даная переживет печаль в сердце, не знал никто, а как узнал Келагаст, что она прогнала ее уже, знал только он. И не стал полагаться на союзницу татей — ночь, среди дня положили покрывало и замотали надежно мужей, стоявших у ворот, перепеленали покрывалом и Данаю, даже так, что не разглядела, кто сделал это. Вероятно, обомлела от страха, ибо не защищалась и не звала на помощь. Тогда уже завозилась и стала сопротивляться и выражать страх свой, стенания и мольбы, как вырвались за Волынь и погнали коней узким проселком к лесу — дальше от преследования и преследователей и ближе к ловчему убежищу в бортных угодьях Идаричей.