Владимир Владимиров - Повесть о школяре Иве

Отец Иннокентий оказался пожилым человеком высокого роста, с худым и строгим лицом аскета [66] Аскет — человек, который придерживается строгого воздержания от жизненных удовольствий. , с проницательным взглядом светло–серых глаз под густыми черными бровями. Узнав, от кого и зачем пришел Ив, он велел ему следовать за ним, предупредив, что громко говорить запрещено, молчание — закон скриптория. Через низкое сводчатое темноватое помещение с каменным бассейном посредине и широким камином у стены они прошли к окованной железными полосами двери и через нее — в зал с рядом невысоких толстых колонн посредине. Квадратные основания колонн были установлены на высеченные из камня львиные лапы. Потолок дубовый, потемневший от времени. В высокие окна лился мягкий свет, зеленоватый от обступивших здание деревьев. Один за другим на деревянных креслах сидели монахи. Они склонились, переписывая на пергамент начертанные каламом тексты из старинных кодексов — книг из соединенных деревянных дощечек, покрытых воском. Кодексы стояли на наклонных подставках, прикрепленных к креслам. К подставкам были приделаны каламарии — чернильницы. На табуретах стояли банки: одни — с набором перьев, гусиных, лебединых, павлиньих, другие — с речным песком, лежали свитки пергамента и бумаги. Тишина нарушалась легким поскрипыванием перьев. Монахи были настолько поглощены своей работой, что ни один из них не поднял головы и не обернулся, когда брат Иннокентий с Ивом проходили мимо них. Взглянув в один из списков, Ив заметил заглавную букву, прекрасно сплетенную из зеленых, голубых и красных чернил.

Не произнеся ни слова, отец Иннокентий подошел к своему креслу и, выбрав несколько пергаментных свитков, стоявших в высоком круглом коробе, сделал знак Иву следовать за ним. Через низкую дверку в глубине скриптория они вышли в сад. На одной из дорожек сели на каменную скамью, защищенную от солнца густой зеленью каштана.

— Надеюсь, сын мой, — сказал монах, — что ты с должным благоговением приступишь к работе, благословенной господом, и со всей тщательностью исполнишь ее, оправдав доверие магистра Петра и мое. Вот, возьми, тут пять свитков с текстом, пять чистых — для переписывания. Имей в виду, что я приму только хорошо переписанное. Превосходное письмо наряду с хорошим пением прославило наш монастырь. С молитвой приступи к труду своему и не ослабляй старания своего. Для заглавных букв оставляй место. Мы сами их впишем — ты еще в этом малоопытен. Еще посоветую тебе — отведи для работы часы ночные, как это делаем мы. Безмолвие ночи — лучший помощник писца. В тишине и спокойствии мысли возвышенней и разум сосредоточенней. Сейчас я пойду к братьям, а ты посиди здесь, успеешь еще в ваш суетный город Отдохни, и да будет с тобой благословение нашего святого отца, покровителя Бенедикта Нурсийского, примерного труженика в винограднике господа.

Отец Иннокентий встал, поднял руку и, осенив голову тоже вставшего Ива крестным знамением, пошел обратно к скрипторию.

«Где я буду переписывать? На чем? Чем? Когда? В моей каморке ночью? Откуда возьму светильник? Где я возьму чернила? Где перья? А если и найду, позволит ли аптекарь? Сумею ли я переписать так, как хочет монах?»

Все эти тревожные вопросы копошились в голове Ива, и досадно ему было, что не задал эти вопросы отцу Иннокентию, смалодушничал. Долго сидел Ив, опустив голову. Над ним в листве дерева зашуршало, и на дорожку упал зеленый, в колючках шарик каштана, упал и раскрылся, выбросив на землю два коричневых плода. Ив поднял голову и увидел, как в глубине сада из‑за поворота дорожки появилась толпа мальчиков. Они что‑то говорили и смеялись. Впереди шел монах в темной грубошерстной, похожей на мешок власянице [67] Власяница — одежда из грубой козьей шерсти. Некоторые монахи носили ее, не снимая и ночью, как особый знак своей благочестивой жизни. , опоясанной куском такой же ткани, в деревянных сандалиях на босу ногу. Монах шел медленно, запрокинув голову. Подбородок на его лице отсутствовал, верхняя губа с торчащими из‑под нее зубами вытягивалась вперед. Монах был похож на лесную мышь. Глаза навыкате были устремлены ввысь. Он что‑то говорил, то и дело протягивая руку вверх. Толпившиеся за ним мальчики приседали и закрывали рот рукой, сдерживая смех. Монах не замечал этого. По мере того как он приближался, Иву стали слышны слова:

— На трудящегося человека наседает один демон, с бездельниками сражаются тысячи. Итак, вооружайтесь против демонов, угождайте господу всячески.

Ив понял, почему мальчишки смеялись: монах заикался.

— Ora‑rate, legi‑gite, psa‑psa‑psallite, scri‑scri‑scribite! [68] Молитесь, читайте, пойте, пишите! (лат.) — восклицал он по–латински.

Поравнявшись с Ивом, монах остановился. Один из мальчишек подскочил к нему:

— Отец Флорентин! А если я не смогу все это сразу сделать, тогда как?

— Вот слушай, сын мой. Был один монах уличен во многих нарушениях устава монастыря. Но был он писцом, списал большую книгу. Монах умер, и душу его привели к верховному судье. Лукавые демоны начали обличать его всячески, чтобы завладеть его душой, а ангелы принесли книгу, которую списывал этот брат. Стали подсчитывать буквы — по букве на грех. И число букв на одну превысило число грехов. Хлопоты демонов не оправдались. Тогда милосердный судья позволил душе монаха вернуться в тело, дав ей время исправить грехи! Вот, сын мой, что бы ты ни делал с рвением благочестия, ми–ми–ми–лосердный судья простит грех твой.

Монах пошел дальше. Ив смешался с толпой и двигался с нею к выходу из монастыря. От одного из мальчиков он узнал, что они ученики этого монаха в монастырской школе, а сейчас идут по домам, кто в Париж, а кто в деревни.

— Отец Флорентин! — не отставал от монаха мальчик. — А как его узнать, демона?

— О! Трудно, трудно! — ответил монах. — Бес хитер и искусен в превращениях. То он примет вид собаки, кошки, лошади, то обезьяны, жабы, ворона, то бестелесной тени, а то просто человека, например лекаря.

— Лекаря? Так и есть! Мою бабушку лечит один лекарь, так бабушка всегда говорит: «Это не лекарь, а черт!» Как даст ей какого‑нибудь снадобья, так ее и выворачивает наизнанку, а он стоит над ней, бормочет что‑то по-латински, а потом говорит: «Давай скорей деньги, некогда мне тут с тобой возиться!» А она ему вслед кричит: «Чтоб тебя черт в пекло унес!» А он ей: «Я черта не боюсь, я ему сам хвост оторву!»

— Ты вот что, сын мой, скажи своей бабушке, пусть она на всякий случай заставит лекаря прочитать «Верую» [69] «Верую» — первое слово молитвы, излагающей основы христианской веры (символа веры). , или пусть окропит его святой водой, или крест ему покажет. Демоны всего этого боятся и мгновенно исчезают. Пусть бабушка попробует. Что‑то ее лекарь кажется мне подозрительным, — А вы сами‑то видели когда‑нибудь дьяволов?