Владимир Владимиров - Повесть о школяре Иве

— Никакой не воришка! Это ученик оружейника!

— Стой! Куда ты? — крикнул аптекарь, ухватив за шиворот Ива, метнувшегося было вниз по лестнице.

— Пустите меня! Мне надо скорей бежать!

— Ты сумасшедший! Темно. Стража схватит. Мне придется за тебя отвечать превоту!

— Пустите! Я сам отвечать буду!

— Вздор мелешь! Отдавай‑ка деньги, что ты мне должен за ночлег, иначе не пущу!

— Нате! Нате!..

Ив вывернул карманы. Медные и железные монеты посыпались на пол. Ив бросился вниз к выходной двери.

— Оставайся на улице: ночью не открою! — крикнул ему вслед старик.

Отпирая дверь, Ив обернулся и увидел аптекаря, ползавшего по площадке. Трясущимися руками он шарил по полу, сгребая деньги. Огонек светильника, стоявшего на полу, дрожал, и вместе с ним дрожала на стене уродливая, похожая на огромного паука тень сира Амброзиуса.

Опрометью побежал Ив по опустевшему мосту до лавки оружейника и изо всех сил забарабанил кулаками в запертую дверь — ведь каждую минуту могли появиться ночные караульщики и увести его в мостовой замок.

Дверь открыл Симон, сказал: «Идем скорей!» — и повел Ива в комнату за лавкой. Там за столом сидели жена оружейника, Эрно и Фромон. На Фромоне не было его обычной монашеской одежды, отчего он казался чужим и необычным. Он быстро поднялся из‑за стола и, прищуриваясь, пошел навстречу Иву. Радостно поблескивала в глазах веселая хитринка. Он положил руки на плечи школяра:

— Вот наконец и наш философ!

Усадив Ива рядом с собой и расспросив его о житье, он начал рассказывать о замке Понфор и его обитателях. Рассказ его был скорбный и страшный и не раз прерывался то словами негодования оружейника, то жалостливыми возгласами его жены. Ив слушал не отрываясь.

Фромон рассказывал, что после исчезновения Ива рыцарь Рамбер впал в полнейшее отчаяние. Однако барон долго не посылал за ним, и казалось, что он, захмелев, позабыл о своей затее с вилланом Черного Рыцаря. Выждав некоторое время, рыцарь Рамбер пошел в зал пиршества, где сел в темный угол, подальше от почетного стола. Фромон пошел за ним, решив, если понадобится, удостоверить колдовское существо исчезнувшего школяра.

— Почему колдовское? — удивился Ив.

— Я сказал рыцарю Рамберу, что ты вызвал бесов, они тебя и унесли из подвала.

— Молодец! — воскликнул оружейник. — А на самом-то деле, как тебе удалось вывести парня?

— А на самом деле все было простей простого. Когда его вели в подвал, я как раз очутился на верхнем дворе. Вижу — и маршал тут. Ну, думаю, надо малого выручать. Когда дозорщик повел Ива вниз, маршал мне и говорит: «Ключ отнесешь сенешалу», а сам ушел. Дозорщик вернулся. Я задвинул засов и покрепче закрыл замок (у него дужка тугая), но на ключ не запер и отнес ключ сенешалу. А скоро моя хитрость мне и пригодилась. Вот вам и все. Остальное пусть тебе Ив сам расскажет.

— Сработано ловко! — Оружейник обнял за плечи Фромона и ласково прижал его к себе. — Гляди, парень, на этого человека и учись сам быть таким!

— Да, без него погиб бы ты, голубчик, — прибавила его жена.

Оказалось, что барон действительно был пьян, но на настолько, чтобы не вспомнить о школяре. Мало того: он разглядел своего маршала в темном углу и, вспыхнув гневом, закричал: «Что прячешься, старый вонючий пес?» — и, схватив кусок мяса, со всего размаху бросил его в рыцаря Рамбера. Мясо просвистело над головой старика и угодило в стену. «Эй, кто там! — крикнул барон. — Приведите‑ка его ко мне!» Четверо слуг тотчас набросились на Клеща и приволокли его, трясущегося ог ужаса. Старик упал на колени. Плача, он бормотал что‑то несвязное. «Встань, чертово подхвостье! — крикнул барон и, вскочив, пнул его ногой —Где виллан из подвала?» Рыцарь Рамбер попытался объяснить барону, что виллана унесли бесы, но тот не слушал его. Фромону не пришлось прийти на помощь старику: барон был настолько зол, что слова не давал сказать, и, вызвав сенешала, приказал ему тотчас выгнать из замка рыцаря Рамбера вместе с его дочерью. Гости, не понимая, чем вызван этот гнев, недоуменно молчали. И, только когда барон, прокричав свое распоряжение, опустился на скамью, его родственница дотронулась до руки его и сказала, что не знает причины его гнева, но, однако, просит смягчить позорное наказание и не брать на себя тяжкого греха оскорбления престарелого рыцаря и благородной девицы, о чем весть разнесется по округе и, дойдя до врагов рыцаря Ожье, послужит им удобным поводом для всяческой грязной клеветы. Как ни был барон пьян и взбешен, уговоры эти возымели действие, и он приказал дать рыцарю Рамберу повозку, а дочери его мула. «Сам выберу!» — крикнул он и, пошатываясь, вышел из зала, опираясь на плечо экюйе.

Фромон рассказывал, что зрелище это было жалкое. Опустив голову, ни на кого не глядя, брел Клещ, держась аа край повозки с наваленными на нее узлами и корзинами. На них сидела и плакала Урсула. Лошадь для повозки барон постарался выбрать постарше и похуже. Когда‑то белая, она вся была усеяна коричневыми крапинами, спина провалилась, передние ноги кривые. А уж до чего было жаль его дочки! На старом, понуром муле, медленно шагавшем впереди повозки, сидела она, опустив на лицо вуаль. Как ни ненавидели Клеща слуги и работники, а тут со всего вамка сбежались посмотреть, и никто не проронил ни слова. Все тихо стояли у главных ворот, и Фромон видел, как некоторые женщины вытирали рукавом глаза, глядя на Эрменегильду и на горбунью кормилицу. Молча и проводили их. А Фромону надо было звонить к заутрене. Так они и покинули замок под звон колокола, будто погребальное шествие…

Фромон замолчал. Молчали и слушатели. Глубоко вздохнула жена оружейника.

— Да–а, — сказал Симон.

— Куда же они пошли? — спросил Ив.

— Урсула говорила мне, — ответил Фромон, — что в поместье рыцаря Рамбера, а вот куда, я и позабыл. Да куда-то, помнится, на юг, к Орлеану, что ли… А на следующий День барон признавался брату Кандиду, что поступил так «милостиво» с маршалом, чтобы не усугублять грехов своих перед поединком. А коня ему все‑таки не дал!..

— Вот мошенник! — сказал Симон. — А с кем поединок‑то?

— С рыцарем Рено дю Крюзье.

И Фромон рассказал, что дю Крюзье, оскорбленный вызовом де Понфора, нажаловался королю да еще насплетничал о том, что барон поддерживает Бушара де Монморанси в его распре с аббатством Святого Дионисия. А Людовик Толстый ненавидит Монморанси. Себя же считает защитником церкви и всякого порядка. В аббатстве похоронены все франкские короли, значит, и за их честь он обязан вступиться. Вот он и разрешил поединок вопреки правилам, что после июля месяца все турниры и поединки запрещаются. На то он и король! А будут драться скоро, неподалеку от Дурдана, на следующий день после праздника вознесения пресвятой девы Марии.