Владимир Бушин - Я всё ещё влюблён

Депутаты зашевелились, зашептались, задвигали креслами. Молчавший до сих пор Шлёффель вдруг оживился:

— Доктор Маркс, а вы, лично вы, и господин Энгельс, что намерены делать сейчас, в эти тревожные дни?

Маркс не успел открыть рта, как Вейдемейер выпалил:

— Они едут туда, где восстание. Энгельс уже принял участие в эльберфельдском восстании, и не его вина, что он не смог остаться там до конца. А теперь — Баден и Пфальц! Борьба против пруссаков и баварцев, соединившихся в едином союзе.

Энгельс движением руки остановил Вейдемейера и сказал:

— Да, господа, мы направляемся туда, чтобы разделить с восставшими их участь. У нас, как и у всех членов Союза коммунистов, слово не расходится с делом. Мы надеемся быть полезными там.

— А мы надеемся быть полезными здесь, — решительно сказал Циц, вставая. Встали и все остальные депутаты, кроме Трюцшлера. Маркс тоже встал. Он сделал два шага вперед, помолчал и решил бросить уже самый последний свой аргумент:

— Господин Циц, а вы не подумали о том, что ведь может случиться так, что баденские и пфальцские повстанческие армии явятся сюда, во Франкфурт, безо всякого зова, сами? Вы будете поставлены перед фактом. Какую тогда вы займете позицию? Что станете делать? И это может случиться буквально в ближайшие дни.

— Доктор Маркс, вы напомнили мне сейчас другого доктора — врача Франсуа Распайля. — Циц вкусно пожевал полными губами. — В прошлом году он потребовал от Временного правительства Франции немедленного провозглашения республики, пригрозив, что в противном случае через два часа он явится во главе двухсот тысяч демонстрантов.

— И он явился бы! — стукнул ладонью по столу Энгельс.

— Да, вероятно, — спокойно согласился Циц. — Именно поэтому его требование было выполнено досрочно. Это произошло двадцать пятого февраля. Но, господа, вы все помните, что случилось в середине мая, ровно год назад. Распайль и кое-кто еще оказались в тюрьме. Увы, это факт, которого невозможно отрицать…

— Ну, ну, господин Циц, — мрачновато усмехнулся Маркс, — смотрите, не ошибиться бы вам с вашими аналогиями и сравнениями. В области истории они всегда сомнительны.

Циц не хотел продолжать разговор, опасаясь его новых рискованных поворотов. Дабы хоть что-то произнести, он переспросил:

— Итак, вы едете туда, где восстание?

— Да! — резко ответил Энгельс, тоже вставая.

— Конечно, теперь, когда «Новая Рейнская газета» закрыта… — начал было Шлёффель.

Трюцшлер вскочил:

— Как вы смеете! Вы хотите сказать, что люди едут в район восстания только потому, что им больше нечего делать? Для развлечения? Для забавы?

— Господа, господа! — Маркс примиряюще простер руки. Он еще надеялся если не сейчас, то хотя бы потом, позже все-таки извлечь некоторую пользу из левых депутатов, если, конечно, в скором времени Национальное собрание не будет разогнано. — Зачем такие страсти? Мы откровенно говорили, мы выяснили позиции, и уже в этом есть немалый смысл. Может быть, события ближайших дней еще заставят вас подумать о том, что мы тут вам говорили.

Начали раскланиваться. Прощание получилось сдержанным, даже холодным, даже неприязненным, несмотря на улыбки с обеих сторон.

Последним уходил Трюцшлер. В дверях он сказал:

— Господа, я был бы счастлив поехать с вами. Если найдете возможным взять меня, пожалуйста, сообщите.

— Благодарим вас за честный порыв, — дружески улыбнулся Маркс, — но в наши расчеты не входит увеличивать состав нашего легиона, — он шутливо ударил ладонью по груди себя и Энгельса. — Мы должны быть достаточно мобильны и оперативны.

— Жаль, — покачал головой Трюцшлер. — Во всяком случае, помните, что я всегда готов прийти вам на помощь.

— Спасибо.

Оставшись одни, все трое некоторое время молчали. Маркс и Энгельс ходили из угла в угол, Вейдемейер сидел за столиком. Вдруг Энгельс ударил кулаком в ладонь:

— Ах, как мне хотелось хоть кому-нибудь из них набить физиономию! Больше всех Цицу, конечно.

Маркс засмеялся:

— А меня, представь себе, больше всех злил почему то Людвиг Симон, хотя он молчал, как рыба.

— Почему-то! — воскликнул Вейдемейер. — Ясно почему: он же, как и Целль, твой земляк — из Трира.

— Но я же этого не знал!

— Мало ли что! Видно, чувствовал.

— Боже мой, какое богатое разнообразие политических типов дал миру наш тихий славный Трир!

С кофейником и чашечками на подносе вошла Луиза.

— Господа, подкрепитесь.

— Очень кстати! — радостно потер руки Энгельс.

Все снова уселись за столик, взяли чашечки.

— Да, — задумчиво сказал Маркс, делая глоток, — следует со всей прямотой признать полный провал нашей миссии.

— А вежливости-то, вежливости-то сколько было потрачено! — вздохнул Энгельс.

— Ну, с твоей стороны особых затрат, кажется, не было, — улыбнулся Вейдемейер.

— Вот именно «кажется»! — подхватил Маркс. — Ты плохо знаешь Фридриха, и тебе трудно понять, сколько усилий стоило ему говорить с ними по-человечески.

— Иосиф, — вдруг переменил тему разговора Энгельс, — мне показалось, что скоро ты станешь счастливым отцом. Или я ошибаюсь?

— Нет, ты не ошибаешься.

— Ты подумай, Карл, что творится на белом свете! Кругом восстания, революции, Европа горит, а наши друзья обзаводятся потомством: ждет ребенка Даниельс, ждет Иосиф… Да ведь и ты тоже!

— Мне это нравится, — засмеялся Маркс. — Значит, коммунисты уверены в будущем.

— Молодцы! — Энгельс вскинул вверх чашечку, словно она была с вином.

— Как решили назвать? — спросил Маркс.

— Если мальчик, — счастливо улыбнулся Вейдемейер, — Отто, в честь шурина.

— Но он же насквозь пропитан мелкобуржуазно-утопической чепухой, и работать тебе с ним в газете трудно. — Энгельс поставил чашечку с легким стуком на стол. — В честь такого человека?

— Что делать! Жена настаивает, она любит брата.

— Конечно, с этим нельзя не считаться, — сказал Маркс. — Ну а если девочка?

— Тогда Лаура.

Маркс насторожился:

— А это в честь кого?

— У тебя есть Лаура, пусть будет и у меня.

— Ах, вот оно что! — Маркс сокрушенно покачал головой. — Так, может быть, всем членам Союза коммунистов следует называть своих дочерей Лаурами? А? Неплохо, правда? Встречает один член Союза другого и уж наверняка знает, что его дочь зовут Лаура. Какое удобство!

— Хотя нельзя не заметить, — вставил Энгельс, — что красочность мира от таких коммунистических действии несколько поблекла бы.

— Между прочим, дорогой Иосиф, — Маркс тоже допил кофе и поставил чашку на стол, — она блекнет уже и от того, что ты в своих статьях, которые я читал в вашей газете, слишком старательно следуешь моим стилистическим образцам. Ты об этом не думал?