Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга вторая)

— Слава! Ур-ра-а! Слава! Шохрат! Да здравствует народная власть! Яшасып! — с восторженными криками отозвалась площадь.

Красноармейцы и джигиты милиции трижды дружно прогремели «Ура!» — застыв в строю по стойке «смирно». А демонстранты размахивали флагами, платками, кричали каждый свое. Общее радостное возбуждение передалось и людям Азиз-Махсума — они тоже выкрикивали слова приветствия, иные размахивали саблями, потрясали в воздухе обнаженными кинжалами. Внезапно общий разноголосый гомон прорезал, сперва негромко, на низких нотах, хор медных голосов, перемежаемый гулкими, размеренными ударами барабана и тарелок. «Интернационал»… Разом смолкли, будто окаменели в строю бойцы, притихли демонстранты, за ними азизовцы. Командиры взяли под козырек. Первые такты оркестр играл в полной тишине, потом на трибуне запели: «…Весь мир голодных и рабов…» Следующую строку подхватили на площади рабочие, за ними красноармейцы. Припев уже гремел стоголосым хором. Пели по-русски, по-узбекски, по-армянски. Впервые пролетарский гимн простер могучие крылья над городом на Джейхуне, над землей тысячелетнего Лебаба, знаменуя приход новой эры.

Когда отзвучали последние такты и по площади снова прокатился сдержанный говор, Ефимов поднял руку.

— Товарищи, здесь сейчас будут выполнены условия договора, после этого наших гостей ждет отдых, обед… А пока разрешите выразить признательность и благодарность народной власти лично вам, отважный Азиз-сердар, — он слегка поклонился, глядя на предводителя каракумских удальцов. — Мы высоко ценим ваше мужество и благоразумие. Вы только что изъявили желание поступить на службу в качестве воина революции. От имени окружной власти и чрезвычайной комиссии заявляю: мы удовлетворяем вашу просьбу! Вам будет определена командная должность в народной милиции, вы можете выбрать себе под начало любое количество ваших былых сподвижников. — Когда секретарь исполкома перевел эти слова Ефимова, из рядов азизовцев послышались восторженные возгласы. Ефимов продолжал: — В знак полного к вам уважения и доверия примите, товарищ Салимурад-оглы-Азиз, вашу саблю. Пусть она будет вашей спутницей на страже завоеваний трудового народа!

С этими словами он поднял ножны с саблей и, перегнувшись через барьер, протянул Азизу. Тот принял обеими руками и держал перед грудью, ожидая, пока утихнут одобрительные крики его джигитов. Потом заговорил медленно и внятно:

— Клянусь… Принимая из ваших рук, таксыр… товарищ Ефимов, эту саблю, что так долго и верно служила мне в сраженьях… Клянусь отныне обнажать ее только против врагов революции! Заверяю: пощады им не будет от рук моих! Именем пророка, честью отца и всех предков, всего рода моего клянусь в этом перед лицом всех вас, люди вилайета Керки!

При всеобщем молчании он перекинул портупею с ножнами через плечо и обернулся к Нобату:

— Теперь мы готовы исполнить последнее условие.

Нобат молча кивнул, жестом руки дал знать Розыкулу: начинайте! Тот тронул коня, рысью направился туда, где стояла в строю рота гарнизона. Тотчас четверо бойцов вынесли и раскатали перед трибуной брезентовое полотнище, сами стали по краям. Нобат показал на них Азизу. Тот понял. Шагом направил коня к краю брезента. Отстегнул от пояса кобуру маузера, подал красноармейцу, тот положил на брезент. Азиз-Махсум обернулся, властно махнул рукой своим сотникам. Те, уже предупрежденные о процедуре разоружения, засуетились, втолковывая джигитам, что сейчас нужно делать каждому. Наконец один из сотников, пришпорив саврасого жеребца, подъехал к брезенту, следом за ним потянулась цепочка всадников. Еще один сотник жестами и голосом показывал джигитам, чтобы они, не мешкая, примыкали к движущейся цепочке. Головной сотник сдернул из-за спины карабин, отстегнул патронташ и все это передал красноармейцу, он, слегка нагнувшись, небрежно кинул на брезент. Следующий джигит стянул винтовку, красноармеец принял. Дальше — винтовка, патронташ и пика, их тоже отдавали согласно договору. Один за одним, один за одним… Площадь молчала, завороженная невиданным зрелищем. Вот уже на брезенте горка винтовок, карабинов, кольтов, бесформенная груда кожаных патронташей, отдельно вытянулись пики, иные с зелеными флажками, кистями конских волос. Глухо звякает оружие. Освободившись от него, джигиты, с одними саблями, отъезжают на противоположный конец площади, где Азиз-Махсум негромко беседует с Нобатом и Розы-Анна.

Быстро, не прерываясь, движется цепочка. Растет пирамида небрежно сваленных ружей, гора патронташей. Кое у кого и гранаты обнаруживаются, их тоже сдают. Вот уже совсем мало тех, кто еще не разоружен. Их втягивает неутомимая цепочка. Пятеро остается… Трое… Двое… Последний… Кончено!

Сдержанный вздох облегчения прошелестел над площадью.

Ефимов подходит к краю трибуны:

— Товарищи, первый акт торжественной встречи отряда Азиз-сердара завершен. Теперь дадим нашим новым друзьям отдохнуть, подкрепиться. Пожелаем им всем мирного труда, честной службы на свободной земле нашей республики! И поможем, чем сумеем!

— Пожелаем! Пусть живут в мире и достатке! Поможем, чего там!.. — тотчас откликнулись в толпе демонстрантов. — Ур-ра, джигитам Каракумов! Шохрат, Азиз-сердар!

Красные бойцы на этот раз молча стояли в строю. Тут оркестр грянул недавно разученный марш: «Мы, красная кавалерия…» Как было условлено, взвод джигитов Розыкула первым потянулся с площади. За ним следом — конники Азиз-Махсума. Их провожали приветствиями, рукоплесканиями, размахивали флагами. В арьергарде шагом прошел взвод милиции.

Вся колонна центральными улицами, огибая Орда-Базар, направилась к окраине — к месту, именуемому Таш-Сарай. Там, в пустующих домах индийских и афганских торговцев, выехавших за рубеж, решено было разместить гостей на время карантина и на срок, необходимый для того, чтобы специально созданная комиссия определила дальнейшую судьбу каждого из них. После встречи на площади, тут для них был приготовлен праздничный обед. Распоряжался Сапар с людьми из чека; у очагов, казанов и жаровен колдовали лучшие мастера кулинарного искусства из чайханы Латифа-ага, им же самим и возглавляемые. В одном из домиков накрывался дастархан [12] Дастархан — скатерть с угощением, также — стол, трапеза. для представителей власти — Ефимова, предисполкома Акмета Хаджи, Нобата Гельдыева совместно с Азиз-Махсумом, его братьями и сотниками…

Так завершилась история одной из многих ватаг калтаманов, долгие месяцы действовавшей на левобережье Амударьи после падения эмирата. Не все из тех, кого привел в Керки Азиз-Махсум, остались верными клятве и условиям примирения: до полутора десятков человек бежало в разное время кто куда, иные прибились к мелким шайкам разбойников, кое-кого позже опознали среди убитых пли взятых в плен. Верным слову до конца остался сам Азиз-Махсум, также его братья и ближайшие сподвижники. Азиз получил в народной милиции должность командира добровольческого вспомогательного отряда, в состав которого он лично отобрал семьдесят шесть своих джигитов. Все они вновь получили огнестрельное оружие, снаряжение, инструкторов, им была придана конно-пулеметная команда. Ставка отряда находилась на окраине аула Эсенменгли, что неподалеку от Халача, на границе песков. Отсюда Азиз рассылал по дорогам летучих дозоры. Они устраивали засады, и вскоре к ним в руки стали попадать любители поживиться чужим добром, как пришедшие из-за рубежа, так и местные, днем скрывающиеся в песках либо у своих тайных сторонников в аулах, а ночами выходящие на «промысел». Тактика разбойников-калтаманов была Азиз-Махсуму превосходно известна, потому-то успешно, без потерь обычно действовали его бойцы. Стычки случались, и кровь лилась — теперь уже в борьбе за мирную жизнь людей труда. Сам Азиз-Махсум во главе дозоров тоже не раз обнажал саблю, которую принял из рук Ефимова, и ранен бывал в схватках. Слава его далеко разнеслась по Лебабу, вожаки калтаманов уже опасались соваться на земли приречных аулов, обирать караванщиков или чабанов в глубине песков.