Болеслав Прус - Фараон

— Потому что я хотел предотвратить позорный договор, который повредит и нам, и финикиянам.

— Ты мог предупредить кого-нибудь из знатных египтян.

— Кого? — спросил жрец. — Тех, кто бессилен против Херихора, или тех, кто донес бы ему на меня, обрекая на мученическую смерть? Я сказал Хираму, потому что он знается с нашими вельможами, с которыми я никогда не встречаюсь.

— А почему Херихор и Мефрес заключили подобный договор? — допытывался фараон.

— Это, по моему мнению, люди недалекие. Их напугал Бероэс, великий халдейский жрец. Он сказал им, что над Египтом десять лет будет тяготеть злой рок и что если мы в течение этого времени начнем войну с Ассирией, то будем разбиты…

— И они поверили этому?

— Очевидно, Бероэс показывал им чудеса. Даже поднимался в воздух… Это, конечно, дело удивительное, но я никак не пойму, отчего мы должны терять Финикию, если Бероэс умеет подниматься над землей.

— Значит, и ты не веришь в чудеса?..

— Кое-чему верю, — ответил Самонту. — Бероэс, кажется, действительно совершает необыкновенные вещи. А наши жрецы только обманывают и народ и повелителя.

— Ты ненавидишь жреческую касту?

Самонту развел руками.

— Они меня тоже не терпят и, что еще хуже, глумятся надо мной будто бы потому, что я служу Сету. А между тем, что это за боги, которым приходится поворачивать голову и руки при помощи веревочек. Или что это за жрецы, которые, притворяясь благочестивыми и воздержанными, имеют по десять женщин, тратят десять, а то и двадцать талантов в год, крадут жертвоприношения, возлагаемые на алтари, и ненамного умнее учеников высшей школы?

— Но вот ты же получаешь приношения от финикиян?

— А от кого мне получать?.. Одни только финикияне по-настоящему чтят Сета, боясь, чтобы он не потопил их кораблей. А у нас его чтят только бедняки, и если бы я довольствовался их жертвоприношениями, то умер бы с голоду вместе с моими детьми.

Фараон подумал, что этот жрец все же неплохой человек, хотя и выдает тайны храмов. К тому же он, по-видимому, умен и говорит то, что есть.

— Ты слыхал что-нибудь, — спросил опять государь, — про канал, который должен соединить Средиземное море с Красным?

— Это дело мне известно. Еще несколько сот лет тому назад наши инженеры разработали этот проект.

— А почему его до сих пор не выполнили?

— Жрецы боятся, чтобы в Египет не нахлынули иноземцы, которые могут подорвать нашу веру, а вместе с нею и их доходы.

— А правда то, что говорил Хирам про племена, живущие на далеком востоке?

— Все это совершенно верно. Мы знаем о них давно, и не проходит десятка лет, чтобы мы не получали из тех стран какого-нибудь драгоценного камня, рисунка или искусного изделия.

Фараон опять задумался и вдруг спросил:

— Ты будешь верно служить мне, если я сделаю тебя моим советником?

— Я буду служить тебе не на жизнь, а на смерть… Но… если я стану советником фараона, возмутятся жрецы, которые меня ненавидят.

— А не думаешь ли ты, что их можно сломить?

— И даже очень легко! — ответил Самонту.

— Какой же у тебя план на случай, если б я решил от них избавиться?

— Надо было бы завладеть сокровищницей Лабиринта, — объявил жрец.

— А мог бы ты добраться до нее?

— У меня есть уже кое-какие указания. Остальное я найду, потому что знаю, где искать.

— Ну, а потом что? — спросил фараон.

— Надо возбудить дело против Херихора и Мефреса по обвинению в государственной измене, в тайных сношениях с Ассирией…

— А где доказательства?..

— Мы их найдем при помощи финикиян, — ответил жрец.

— А не грозит ли это какой-нибудь опасностью для Египта?

— Никакой. Четыреста лет назад фараон Аменхотеп Четвертый свергнул власть жрецов, установив веру в единого бога Ра-Гормахиса [158]. При этом, разумеется, он захватил сокровища у храмов других богов. И вот уже тогда ни народ, ни армия, ни знать не заступились за жрецов… Что же говорить о нашем времени, когда былая вера давно пала!

— А кто же помогал Аменхотепу?

— Простой жрец Эйе.

— Тот самый, который после смерти Аменхотепа занял его трон, — сказал Рамсес, пристально глядя в глаза жрецу.

Но Самонту ответил спокойно:

— Этот случай доказывает, что Аменхотеп был никуда не годным правителем, который больше заботился о славе Ра, чем о государстве.

— Ты, право, настоящий мудрец! — вскричал Рамсес.

— Рад служить тебе, государь!

— Я назначаю тебя своим советником, — сказал фараон, — но ты не должен посещать меня тайком, а поселишься у меня во дворце.

— Прости, государь, но пока члены верховной коллегии не сядут в тюрьму за переговоры с врагами государства, мое присутствие во дворце принесет больше вреда, чем пользы. Я буду служить и давать советы вашему святейшеству, но тайно.

— И найдешь дорогу к сокровищнице Лабиринта?

— Я надеюсь, что, пока ты вернешься, государь, из Фив, мне удастся это сделать. Когда же мы перенесем сокровища во дворец и когда суд осудит Херихора и Мефреса, которых ваше святейшество может затем помиловать, тогда я, с разрешения фараона, выступлю явно и не буду больше служить Сету, что только отпугивает от меня людей.

— И ты думаешь, что все обойдется благополучно?

— Ручаюсь жизнью, — ответил жрец. — Народ любит тебя, и его нетрудно поднять против сановных предателей… Солдаты послушны тебе, как ни одному из фараонов со времен Рамсеса Великого… Кто же может устоять против этих сил?.. А ко всему этому к услугам твоим будут финикияне и деньги — величайшая сила в мире.

Когда Самонту собрался уходить, фараон разрешил ему припасть к своим ногам и подарил тяжелую золотую цепь и запястье, украшенное сапфирами.

Не всякий вельможа удостаивался подобной милости за долгие годы службы.

Посещение Самонту и его обещания преисполнили сердце фараона новыми надеждами.

«Если бы только удалось добыть сокровища Лабиринта!..»

Ничтожной части их хватило бы на то, чтобы освободить знать от долгов финикиянам, улучшить жизнь крестьян и выкупить заложенные поместья фараона.

А какими сооружениями обогатилось бы государство!.. Да, богатства Лабиринта могли бы устранить все заботы. Ибо какой прок от того, что финикияне собирались предоставить Рамсесу большой заем? Заем надо будет когда-нибудь погасить с процентами или рано или поздно отдать в залог остальные царские поместья. Это могло только отсрочить разорение, но не предупредить его.

В половине месяца фаменот (январь) началась весна. Весь Египет зеленел всходами пшеницы, а на свежевспаханной земле сновали крестьяне, сеявшие люпин, бобы, фасоль и ячмень. В воздухе веяло ароматом померанцевых цветов. Вода почти совсем спала, и с каждым днем обнажались все новые и новые участки земли.