Наталья Уланова - Лиса. Личные хроники русской смуты

Первыми из города уезжали армяне…

Этажом ниже в том же втором блоке жили Арутюновы. В доме они обосновались со дня его заселения, и считались старожилами. Семья Арутюновых была большая и многодетная, и потому они получили просторную четырёхкомнатную квартиру. Их дедушка несколько лет, как умер. Было ему далеко за девяносто, и, кроме армянского, он никакого другого языка уже не помнил, хотя, поговаривали, что родился он в Карсе и до 1915-го года свободно говорил на турецком.

Из стариков в семье осталась его жена – древняя, согбенная, но удивительно бодрая бабушка, которую все домашние называли «бабо».

Бабо носила длинные, по щиколотку, тёмные платья, с глухим воротом, такой же тёмный платок и постоянно улыбалась. По-русски она говорила с неподражаемым акцентом, над которым сама же и смеялась. Бабушка была просто золотая. Особую радость она доставляла детям, когда, засыпая перед телевизором, клонилась всё ниже и ниже, чуть ли не до пола. Участники действа переставали следить за событиями на экране, с тревогой ожидая, когда камикадзствующая бабо, перевалив определенную точку, перекувыркнётся, и нужно будет её вовремя поймать. Удивительно, но каждый раз бабо просыпалась в самый последний миг и, легко вернувшись в исходную позицию, победно улыбалась беззубым ртом: «Ва-а-а-хо-о-о-о, я поспаль?». Все, в том числе и соседская ребятня, облегчённо выдыхали.

Лиса так никогда и не узнала, чьей матерью она была – тети Амали или её мужа – дяди Юры. В детстве вообще многое воспринимается как данность, и это знание было излишней, совсем не нужной ей подробностью.

Брат Лисы, Дмитрий, с детских лет дружил со старшим сыном Арутюновых – Артуром. Друзья они были – не разлей вода. Оба выросли, окончили школу, институт, и вдвоем уехали из Баку покорять молдавскую столицу. Там и женились – один на молдаванке, а ко второму из Баку приехала сосватанная родителями красивая армяночка. Жили друзья в частном доме, одном на две семьи, но почему-то их жены-то общего языка найти не смогли, и подтачиваемая женской неприязнью многолетняя дружба Артура и Дмитрия как-то незаметно сошла на нет… Разлад отразился и на отношениях их родителей, категорически переставших замечать друг друга. Продолжавшим поддерживать дружеские отношения девочкам – Лисе и Карине, младшей сестре Артура – случившееся казалось крайне странным и неправильным. Они, несмотря ни на что, дружбы своей не разорвали и расстались совсем по иным причинам. В восемьдесят восьмом Карину отправили учиться в Ереван. Девочка уехала из Баку и больше в него уже не вернулась.

Бегством этот шаг тогда ещё не назывался.

Именно мать Карины первой из соседок угадала, что Лиса в положении. Облокотившаяся на перила балкона тетя Амаля, провожая глазами заскочившую к родителям недавно вышедшую замуж молодую соседку, вдруг не сдерживая эмоций и, обращаясь к кому-то в глубине квартиры, громко, на весь двор заметила: «Посмотрите на нашу Натико! Как изменилась её походка! Она же беременная!.. И в самом деле – беременная!»

Стоявшая на своем балконе мать Лисы, прекрасно всё это слышала. Она возмутилась про себя, посетовав, что им, этим, всегда до всего есть дело и что лезть в чужие дела, да ещё при этом непременно их громко комментировать – это верх невоспитанности.

Но, поднимавшаяся по лестнице, Лиса ещё за два лестничных пролёта услышала из-за двери родительской квартиры голос говорившей по телефону мамы. Мама начала обзванивать подруг и родственников. Маме не терпелось поделиться новостями.

Теперь Арутюновы уезжали…

Прощаться они не пришли, даже не позвонили.

– Ну, раз так, то и мы к ним не пойдем! Пусть уезжают! – вынесла окончательный вердикт мама.

Лиса всё же несколько раз тайком выходила на балкон. Не приближаясь к его окнам, она через срез неширокого выкрашенного в светло-салатовый цвет подоконника следила за внешне бестолковой погрузочной суетой. Обзор был никудышным, и ей приходилось подниматься на цыпочки, чтобы увидеть то, что происходило на улице.

Когда в «РАФик» были погружены последние узлы, трое крепких черноволосых мужчин, осторожно семеня на лестничных маршах, спустили с третьего этажа скорбно восседавшую на венском стуле бабо.

Сама она, видимо, уже не ходила…

Во всяком случае, по ступенькам.

Когда бабо прямо на стуле внесли в «РАФик», стоявший перед его бампером дядя Юра шагнул вперёд, упал на колени и принялся кланяться прилипшим к окнам соседям. Он стоял прямо на покрывавшем узенький двор асфальте и кланялся. Искренне, истово, до земли. Поочерёдно каждому из маячивших у своих окон соседей. Лиса невольно шагнула вперед, и как это бывало в детстве, забыв обо всём, уткнулась в гладкое стекло лбом, не замечая его стылой холодности. Семья Арутюновых уже сидела в машине, а дядя Юра всё кланялся и кланялся.

Встретившись с ним взглядом, она невольно отпрянула от стекла. И вот этого своего поступка и того, что так и не попрощалась с навсегда уезжавшими родителями своей подруги, Лиса не смогла простить себе никогда… Каждый раз, вспоминая об этом она краснела до корней волос. Ей было стыдно. Даже наедине с самой собой.

Как садился в машину дядя Юра, она уже не видела. «РАФик» медленно развернулся и уехал, увозя бывших соседей в новую, тревожную своей неизвестностью жизнь. Сама Лиса не уезжала, но её мучили тяжёлые предчувствия.

На душе было маятно и тревожно…

Почувствовав за спиной чьё-то присутствие, Лиса обернулась и, после секундной паузы, обняла незаметно подошедшую маму. Мама, оказывается, всё это время тихо стояла рядом с ней. Прямо за спиной.

Март 1990 г. Азербайджанская ССР, г. Баку

Ранняя весна. Полдень, холодно. Очередное долгое и бессмысленное ожидание у окна…

Оно выматывает, но не настолько, чтобы, обессилев, упасть и забыться в тяжёлом, выключающем сознание сне.

Делать совершенно нечего. Лисе тоскливо и скучно. Всё и все её только раздражают и никто, совершенно никто не понимает, как жё ей хочется солёных огурцов!

До умопомрачения!!!