Роуз Тремейн - Музыка и тишина

Шарлотта была слишком занята переменами в собственной судьбе, чтобы часто думать о брате, но сейчас ее переполняет необъяснимый страх за него. С ним вот-вот случится что-то непоправимое, что-то ужасное. Она в этом уверена. И она не может пошевелиться. Она судорожно подносит руку к кружевному воротнику. Теперь она знает, по кому было заказано траурное одеяние — по Питеру.

Видя, как она побледнела, двое маляров кладут кисти и подходят к ней. Кроме приставных лестниц в комнате ничего нет, и, посадив Шарлотту на нижнюю перекладину одной из них, маляры бегут искать мистера Миддлтона.

Он прибегает из конюшни и, задыхаясь, врывается в комнату. Опускается перед Шарлоттой на колени и крепко сжимает ее руки.

— Маграритка, любимая, в чем дело? Ах, моя дорогая девочка, какая ты бледная. Шарлотта, скажи что-нибудь…

— О Джордж, что-то…

— Ты про этот синий цвет? Тебе он все-таки не нравится? Только скажи, и все сразу переделают…

— Нет, не совсем, скорее то, о чем я подумала, глядя на синие…

Маляры, очистив тряпками краску с рук, оставляют Джорджа и Шарлотту вдвоем, его руки сжимают ее в крепких объятиях, и она в нескольких словах рассказывает ему о своей уверенности — Питеру грозит опасность.

Если у превосходнейшего Джорджа Миддлтона и есть недостатки, то, возможно, это, прежде всего, отсутствие любопытства и, как следствие, резкое неприятие того, чего он не понимает. Сама мысль о том, что его невеста «знает» нечто такое, что происходит за сотни миль от нее, а возможно, и вообще не происходит, представляется ему настолько нелепой, что он, вовсе не желая быть грубым, восклицает:

— Чепуха, Маргаритка!

Слова «чепуха» (которое почти против воли Миддлтона сорвалось с его губ) вполне достаточно, чтобы Шарлотта залилась слезами. Как ужасно, думает она, жить в мире, если ты внутренним взглядом видишь трагедии и бедствия, всем своим существом так чувствуешь их близость, что вся холодеешь и не можешь пошевелиться, а человек, которого ты любишь, тебе не верит. Она высвобождается из теплых рук Джорджа, шатаясь, подходит к окну, прислоняется головой к стеклу, испытывая лишь отчаяние и безысходность.

Все еще стоящий на коленях перед лестницей, Джордж Миддлтон пребывает в полной растерянности. Он не может оставить свою дорогую Маргаритку рыдать у окна, но как найти слова, которые одновременно и утешат ее и убедят в том, что ее дурные предчувствия не имеют никаких оснований? Плохо, думает он, когда человек предается фантазиям. Это нарушает температуру воздуха. Усложняет то, чего не следует усложнять. И он искренне надеется, что после свадьбы Шарлотта будет делать это не слишком часто.

Но тем не менее он человек добрый и практичный. Он выпрямляется, быстро подходит к Шарлотте, от чьих рыданий уже успело затуманиться окно, и нежно кладет руку ей на плечо.

— Я слишком поспешил со своей «чепухой», — говорит он. — И все же я не… очень верю в предчувствия, вот и все. Но, Шарлотта, послушай меня. Давай спустимся в кабинет и напишем твоему брату в Данию, чтобы он вернулся к нашей свадьбе. Пойдем, любимая. И мы вскоре получим от него ответ.

Некоторое время Шарлотта не оборачивается и продолжает плакать. Она знает, что страх закрался глубоко в ее душу и ничто его не изгонит до тех пор, пока брат не вернется в Англию целым и невредимым. Никакими письмами ее не успокоить. Никакими уверениями Джорджа в том, что страх напрасен, не ослабить его тисков.

И все же близость Джорджа, его табачный запах, его внушительная фигура всегда волшебным образом действуют на нее. Она не может не повернуться и не позволить ему поцеловать ее в щеку и широкой, красной рукой смахнуть слезы с ее глаз.

Она прижимается к нему, ее тело начинает согреваться, и все же она бормочет:

— Бедный Питер. Мой бедный Питер…

— Не надо, Маргаритка. Все будет хорошо.

— Я бы этого не перенесла, и Мама не перенесла бы.

— И твой дорогой папа тоже. Но это не так. Ничего не случилось.

Но Джордж ошибается. Шарлотта знает, что он ошибается. Однако больше ничего не говорит. Она разрешает Джорджу поцеловать ее соленые губы, и они вместе спускаются в кабинет, чьи стены, конечно, не синие, они аккуратно обиты темно-коричневой кожей. В комнате пахнет табаком для трубки, бумагой и чернилами. Все в ней говорит о мужчинах и практических, спокойных, неторопливых делах, которыми они занимаются.

Шарлотта садится в дубовое кресло. Она серьезно смотрит, как Джордж начинает затачивать белое перо.

— Напиши ему ты, Джордж, — говорит она. — Я не могу. Уговори его, как будущий шурин, приехать домой. Скажи, что он должен сделать это ради меня.

Король Кристиан пробует молиться.

Он стоит на коленях в капелле Фредриксборга, которая по его приказу украшена балюстрадой и потолком черного дерева, отделана серебром и слоновой костью. Боковые стены капеллы завешены выполненными на медных листах картинами на библейские сюжеты. Король всегда считал, что подобная пышность весьма полезна при его общении с Богом. Он часто говорил, что взгляд его менее сосредоточен при созерцании вещей прекрасных, нежели простых и незначительных, а потому и душа «более открыта молитве».

По этой причине — в гораздо большей степени, чем из боязни совершить кощунство, — он не ограбил капеллу, как ограбил комнату с золотой и серебряной посудой, и не обратил ее убранство в далеры. Более того, он всю церковь оставил в первозданном виде. Поднимая голову и глядя вверх, он хочет вновь открыть для себя всю ту роскошь, о которой некогда мечтал, и позволяет взгляду путешествовать с предмета на предмет.

Он молит Бога о защите. Последние дни Кристиан часто вспоминает старое пророчество, сделанное Тихо Браге в день его рождения, и это еще больше усиливает его беспокойство.

Было предсказано, что на пятьдесят четвертом году, а Королю только что исполнилось пятьдесят три, жизнь его окажется под угрозой. Было предсказано, что в этот год он может умереть, и тогда на Данию обрушатся беды в тысячу крат большие, чем те, которые она испытала в его царствование. Король спрашивает себя, возможно ли доступными человеку средствами предотвратить исполнение пророчеств, которые составляются по знакам, замеченным на звездах, и по положению самих небес? И не только это: может ли сам Бог, Творец мира, изменить то, что распространяется по Вселенной в виде серебряного дождя и, возможно, есть не что иное, как разменная монета дьявола?

Ответ не приходит. И Кристиан напоминает себе, что определенные явления — с какой бы рабской преданностью человек ни следовал при их анализе картезианским принципам — просто непознаваемы.

Когда Король идет из часовни в свои комнаты, уже смеркается, и он размышляет о том, сколь тщетны усилия первых мартовских дней возвестить о приходе весны — ведь ночь по-прежнему быстро сменяет день.