Роуз Тремейн - Музыка и тишина

Но что, если Лютнист окажется упрям и не сделает, как я его прошу? Что, если его Преданность Королю пересилит любовь к Эмилии, обе Любви будут обречены, она останется ни с чем, я останусь ни с чем, и нам будет суждено Одиноко стареть в Боллере…

Как тогда утешить Эмилию?

И как я найду хоть какой-нибудь покой и Утешение?

О, Господи! Однако я устала, и уже поздно! Поздний зимний вечер. Годы идут и идут, их не замедлить, не остановить. Дождь перестал.

В Боллеровском парке есть одно огромное дерево, чьи листья поздней осенью становятся красными и сверкают на солнце.

И когда я замечаю красоту этого дерева, при том что зима обрушивается на него со всей силой, то вновь обретаю страсть к Жизни. И я знаю, что не могу растрачивать оставшиеся мне годы в одиночестве и должна ехать к своему Любовнику. Другого будущего у меня нет.

Итак, мой ум разрабатывает Хорошую Стратегию. Я напишу Лютнисту, как собиралась, но не буду чувствовать ни Раскаяния, ни Вины. Ведь то, что поначалу казалось Предательством по отношению к Эмилии, теперь по здравом размышлении я вовсе Таковым Не Считаю. Наоборот, подвергая ее возлюбленного подобному испытанию, я оказываю ей Большую Услугу, за которую рано или поздно она будет мне благодарна!

Ведь если Питер Клэр ее действительно любит, что ж, он, не задумываясь, возьмет из Бумаг Короля несколько страниц Арифметики, пропажи которых Его Величество, возможно, и не заметит. Он просто дождется удобного времени и сделает, как я прошу.

Если он честный человек, такой поступок, естественно, доставит ему несколько часов Душевных Страданий, но что значат эти Страдания в сравнении с теми, что сопровождают потерю Возлюбленной, замену которой не найти в целом Мире? Ровно ничего. Они как снег, что толстым слоем лежит в долинах, а потом тает в один день.

Итак, я начала писать:

Дорогой мистер Клэр,

я пишу, дабы сообщить Вам, что Ваше письмо, предназначенное для мисс Тилсен, передано Письмоносцем из Хиллереда в мои руки. Не имея в мыслях ничего Дурного, отнюдь не из желания Читать Чужие письма, а лишь полагая, что любое послание от Двора направлено мне, супруге Короля, я вскрыла письмо и стала его читать…

Комнаты Короля Кристиана во Фредриксборгском замке выходят на север.

Когда зимой он смотрит на тень огромного здания, которая падает на озеро (с ней смешивается и его собственная тень, хоть он этого и не видит), и чувствует идущий от стен холод, который до возвращения лета не растопит никакое солнце, он спрашивает себя: почему замок так спроектировали?

Он сам его проектировал. Он явился ему в видении.

Он смотрел на старый дворец, построенный его отцом Королем Фредриком, на воду, которая, чтобы наполнить озеро, текла по каналам и руслам еще с тех времен, когда сошел ледник, через мили густого леса, который окружал все земли, раскинувшиеся на двадцать шесть приходов, и понимал, что здесь, в Хиллереде, он может построить вселенную в свою честь.

Король Кристиан был выше, крупнее своего отца, крепче его телом и духом и всегда — со времен сигнальной ракеты — тяготел ко всему большому, к тому, что бросает вызов небесам, тому, что видно издалека. И он жаждал воплотить здесь свою мечту: воздвигнуть памятник огромности. На высоких башнях нового дворца он в мечтах своих видел флюгеры, вращающиеся на золотых крыльях.

Сейчас он вспоминает, как занимали его мечты о Фредриксборге. Вспоминает, как за одну ночь он понял, что архитектура должна стремиться к упорядоченности и единству и постепенно, подобно музыкальному произведению, двигаться к четкой структуре, вспоминает, как на рассвете разбудил своего датского архитектора Ханса Стенвинкеля и показал ему кипу рисунков.

— Ханс, — сказал он, — мы должны уважать то, что говорит нам земля. Логическая ось, логическая последовательность зданий направлена к северу, следовательно, там и должен находиться кульминационный пункт. Именно это место должен занимать Король. Вокруг него должна быть пустота; только свет на воде, диминуэндо {87} 87 Диминуэндо ( итал. dimlnuendo — букв. уменьшая) — понижение силы звучания ( муз .). и затем тишина…

Во Фредрикссунде разгружали корабли с кирпичом из Эльсинора, известью из Мариагера, известняком, строительным лесом и мрамором с Готланда {88} 88 Готланд — остров в Балтийском море. В течение долгого времени был предметом территориальных споров между Швецией и Данией. В 1645 г. перешел к Швеции. и из Норвегии.

Король Кристиан часто посещал порт и, стоя высоко над причалами, смотрел на тысячи телег и повозок, ожидающих своей очереди везти составные части для его грандиозного видения на то место, где оно поднимется над землей.

Однажды днем он приехал во Фредрикссунд в повозке с листовой медью. Он лежал на еще сверкающем, нетронутом северной погодой металле, смотрел в небо и очами души своей видел, как под воздействием дождя, солнца и снега медь постепенно приобретает сине-зеленый цвет.

Так у него родилась идея, воплощение которой — Фредриксборг — очень нравилось Кирстен. Хансу Стенвинкелю он сказал:

— Замок — это не часть природы. Он должен выражать не то, что уже есть, а то, что я вижу своим мысленным взором.

Датчанин улыбнулся и спросил:

— А что вы им видите, Сир?

Королю виделся красный цвет, но не цвет кирпичей, а нечто более глубокое, более багряное или малиновое. Он хотел, чтобы порталы и ниши были украшены статуями, но только не белыми.

— Они в муках родятся из камня, Ханс, — сказал он. — Но это только начало их жизни.

Итак, когда Фредриксборг вознесся во всем своем великолепии, каждая его поверхность излучала дополнительное золотое сияние. Стены отливали багрянцем маков и белизной лилий. Золоченые монограммы пылали над дверными проемами, окнами и арками. Что же до статуй, то послы Италии, Франции и Испании в один голос объявили, что никогда не видели такого фантастического нагромождения фигур, а посланник Его Английского Величества (привыкший к серым каменным коридорам Уайтхолла {89} 89 Уайтхолл — с первой половины XVI в. и до 1689 г. резиденция английских королей. ) признался в частной беседе, что, когда он проходит мимо них, ему всякий раз приходится прикрывать глаза рукой.

Каждая статуя казалась драгоценностью. Когда лучи солнца ласкали лазурную голубизну, изумрудную зелень, топазовую желтизну и рубиновый багрянец, они сияли ослепительным светом — как того и хотел Король, — свидетельствующим о тайных возможностях Дании, о которых прежде никто не догадывался. Никто не мог сказать определенно, что возвещали эти «возможности», пока один проницательный посланник из Франции, наконец, не заявил: «Что исходит от этих губ — и даже от этих ягодиц, — так это звук грубого смеха».