Вера Крыжановская - Фараон Мернефта

— Скажи, пожалуйста, отчего это наши хозяева так печальны? — шепотом спросил я Эноха.

— Им и есть о чем печалиться, — отвечал он, — дочь их убежала из дома. Полагают, что она влюблена в одного молодого египтянина, и Авраам боится, как бы она не изменила нашему делу ради спасения своего возлюбленного.

Прошло несколько долгих, томительных часов.

Мезу, который, видимо, был не в силах подавить свою внутреннюю тревогу, два раза вставал с места и, выйдя на террасу, рассматривал звезды.

Вдруг двери с шумом распахнулись, и в залу стремительно вбежала молодая девушка. Лицо ее было бледно как смерть, волосы растрепаны, одежда в беспорядке. Одной рукой она прижимала к груди окровавленный нож, в другой — держала чашу с темной жидкостью. При ее появлении жена Авраама вскрикнула и протянула к ней руки, а девушка, казалось, ничего не видела и не слышала. Ее черные глаза дико пылали, судорожно искаженное лицо дышало свирепой ненавистью.

Бросившись к Мезу, она протянула ему чашу.

— Он умер! Я сама убила его, — произнесла она хриплым голосом.

Мезу взял у нее из рук нож и чашу, но не успел еще ничего сказать, как дверь снова распахнулась и быстро вошел человек в длинной белой одежде, с черным покрывалом на голове.

Я узнал Элиазара. Лицо его пылало, а в правой руке он высоко держал массивную золотую чашу, осыпанную драгоценными каменьями.

— Повеление Иеговы исполнено. Ангел-истребитель направил мою руку, и первенец фараона умер! — воскликнул он в исступлении.

Улыбка жестокого торжества озарила лицо Мезу.

На минуту он поднял глаза и руки к небу, потом схватил чашу, вылил в приготовленное тесто кровь наследника короны Верхнего и Нижнего Египта и перемешал.

— Всегда и везде, — воскликнул он своим громкозвучным голосом, — вы должны делать то же самое, в воспоминание великого часа, когда ангел-истребитель Господень снял с вашей выи иго рабства. Пейте кровь врагов своих — и будете властвовать над ними.

Трепеща от суеверного ужаса, все пали ниц на землю.

Лучи восходящего солнца осветили жилище Авраама, когда послышался сильный стук в парадные ворота.

То были два офицера гвардии с отрядом солдат, повсюду искавшие Мезу, которого Мернефта немедленно требовал к себе. При таком известии язвительная улыбка показалась на губах пророка, и, приказав нам ждать его возвращения, он ушел с двумя посланными фараона.

Прошло еще несколько часов тягостного ожидания. Наконец наш вождь возвратился. Лицо его пылало, глаза сверкали молнией, а голос прозвучал как колокол, когда он произнес следующие слова:

— Великий фараон Мернефта повелел мне собрать народ Иеговы и как можно скорее вывести его из Египта. До заката солнца мы должны оставить Танис. Выступайте же немедленно, держа путь на Рамзес, этот город я назначил сборным местом колен Израилевых. Но прежде чем разойдемся, воздадим хвалу Предвечному.

Он пал ниц, потом поднялся на колени и, воздев руки к небу, запел:

— Аллилуйя! Благодарим Тебя, Господи!

Собрание последовало его примеру и затем поспешно разошлось.

На улицах, по которым я возвращался домой, происходила величайшая суматоха. Глашатаи с длинными трубами громогласно объявляли решение фараона. Полицейские отряды расхаживали повсюду, чтобы предупреждать кровопролитные столкновения, угрожавшие вспыхнуть каждую минуту между египетским народом, обезумевшим от ярости и отчаяния, и евреями, которые со своими пожитками тесными толпами собирались на площадях. Назначенные Мезу начальники строили людей в отдельные колонны, из которых каждая направлялась к одним из городских ворот.

Мать встретила меня с тревожным любопытством и уведомила, что, согласно моим приказаниям, усыпленная Смарагда находилась в моей комнате.

Я объявил Кермозе, что не позже как через три часа мы должны выехать из дома, и с радостно бьющимся сердцем вошел в свой павильон. Наконец-то я находился уже у самой цели своих страстных желаний. Я готовился бежать с любимой женщиной, увозя ее и от презренного мужа, и от преданного возлюбленного; отныне она будет принадлежать только мне одному.

Войдя в комнату, я бросился к ложу, на котором лежала Смарагда, погруженная в такой глубокий сон, что походила на умершую. Кермоза одела ее в белое платье и украсила всеми драгоценными уборами, которые накупил Омифер для развлечения своей возлюбленной. Мне казалось, что никогда еще не была она так прекрасна. Наклонившись над ней, я осыпал поцелуями ее руки, губы и раздушенные косы. На этот раз она не могла оттолкнуть меня гневными словами или одним из тех жестоких взглядов, которые ядовитой стрелой вонзались мне в душу. Затем я взял приготовленную корзину, осторожно переложил в нее спящую, прикрыл ее до подбородка легким покрывалом и опустил крышку ящика, заключавшего в себе самое драгоценное мое сокровище.

Покончив с этим, я выкрасил себе лицо в более тёмный цвет и подвязал фальшивую бороду, чтоб не быть узнанным во время проезда по Египту, и два часа спустя, сидя на верблюде, на котором помещалась и Смарагда, покинул свой родной дом.

Мой маленький караван присоединился к одному еврейскому отряду, медленно направлявшемуся к ближайшему выходу из города.

Счастливы люди, что будущее от них скрыто! Если бы я знал тогда, что оно готовило мне, который ради обладания женщиной отрекся от своей родины, государя и отечества, быть может, я на то и не решился бы.

Не буду описывать первых минут путешествия и нашего выступления из Таниса сквозь толпу озлобленных египтян, из которых одни смотрели на нас с мрачным любопытством, другие с отчаянием ломали себе руки, третьи грозили нам кулаками и осыпали проклятьями.

Наконец мы достигли пустыни и могли спокойнее продолжать путь. Но ехать было тяжело в этих безводных равнинах, под жгучими лучами солнца и по накаленному песку.

Особенно томились женщины и дети. Начинались уже сожаления о привольном Египте, о хижинах, укрытых от солнца тенью пальм, о холодной воде источников, об освежительных купаньях в Ниле. Ропот доносился из разных групп людей, требовавших отдыха. Мезу разрешил народу суточную дневку, чтоб дать отдохнуть измученным людям и животным.

Я положил воспользоваться этой остановкой, чтоб вывести Смарагду из ее долгого усыпления и объяснить ей, что отныне участь ее решена безвозвратно: она должна любить меня и повсюду за мной следовать, так как никогда более не увидит Египта.

Я раскинул мою палатку рядом с шатром Кермозы, приказал развьючить верблюда, нагруженного коврами и мебелью, и убрать как можно лучше мое передвижное жилище.

Когда все было готово, я перенес Смарагду на подушки, покрытые тигровой кожей, и поставил возле нее на маленьком столике кубок вина и корзинку с плодами. Потом я потер ей виски возбуждающим снадобьем, бросил в жаровню с горячими угольями горсть ароматических трав и, покрывши плащом плетеный ящик, в котором вез Смарагду, уселся на него в ожидании ее пробуждения.