Галина Серебрякова - Юность Маркса

С тех пор как редактором «Националя» стал Марраст — в июльские дни отчаянный забияка воинственного республиканского листка «Трибуна», теперь ожиревший, умеренный и осторожный либерал, — газета удачно угождала армии и тщательно заигрывала с теми, кого она называла «пролетарии». Но Сток не верил Маррасту. Читал портной и «Журналь дю пепль», который редактировал изящный болтун, завсегдатай салонов и театров — Дюпота. Осторожный, как Марраст, Дюпота, однако, принужден был чаще «Националя» касаться рабочих вопросов. В числе сотрудников газеты были также и сами пролетарии. Сток внимательно прочитывал статьи парижского сапожника Савари и руанского ремесленника Нуарэ.

Эти ребята, как про себя называл их портной, писали и гладко и умно, а уж нужды рабочих знали получше вооруженных гусиными перьями баричей.

Любимой газетой Стока стала «Интеллижанс», которую редактировал Лаппоннорэ. Сток слышал как-то речь Лаппоннорэ на небольшом рабочем собрании и проникся к ученику Бабёфа восторженным почтением.

Лаппоннорэ вышел из тюрьмы почти в одно время с Иоганном. Правда, он сидел во французской тюрьме, суровой, но лишенной, однако, ужасов прусского заточения, — зато провел в ней почти пять лет.

«Выйдя из тюрьмы, Лаппоннорэ не потерял ни одного дня и бросился с еще большим упорством продолжать борьбу с тиранией, а я, — корил себя Сток, — я болтался без дела, бродяжил, пьянствовал, провел год в чаду, близкий к дезертирству, как Бюхнер…»

Сток зачитывался статьями Лаппоннорэ.

«Мы хотим, — писал тот в своей газете, — среди общества, пораженного гангреной эгоизма и продажности, поднять святое знамя разума и общественного права». Бабувизм, слишком занятый экономическими вопросами, должен был, по его мнению, быть дополнен идеями прогресса и совершенствования.

На немногие свободные сантимы Сток покупал сатирический листок «Корсар» или «Шаривари». Злой, режущий ножом карандаш Домье доставлял ему особенное удовольствие. Рисунки его были убедительнее слов. С тех пор как закон запретил сатиру и карикатуру на короля, остроумие «Шаривари» обрушилось на министров и консервативных членов обеих палат, и Гизо, Тьер, Молле не могли уберечься от его внезапных нападений.

Газеты всколыхнули Стока. Разве не был он на лионских баррикадах, разве пещера на Господней горе и типография подле свинарника не стали для него школой национальной борьбы и умелой конспирации! Пришел час действий, час расплаты. Иоганн стал искать людей борьбы и революционного дела, но «Союз справедливых» — союз немецких изгнанников, куда он легко проник, — не удовлетворял Иоганна.

Подмастерье-кожевник Симон Шмидт, ярый коммунист, знакомый Стока по Швейцарии, привел его туда как-то на собрание. Но портной не заинтересовался собеседованиями и чтением.

— Я довольно трепал языком на своему веку. Слюна — не яд, язык — не кинжал. Пора это понять. От нашей болтовни промышленникам и королям нет убытка. Собака лает — волков пугает. Надо наконец превратить слово в порох, — объявил Сток Симону Шмидту, отклонив его предложение записаться в члены союза.

Он хотел действовать, уничтожать, взрывать ненавистный ему строй. Он мечтал о подземных типографиях, о тайных пороховых заводах, о баррикадных боях. Восстания, террористические покушения виделись ему во сне и наяву.

— Тот, кто подобно мне испытал плеть Штерринга, кто видел размозженный череп старой ткачихи на мосту Сен-Клер, кого пожирали клопы княжеских тюрем, тот, кто похоронил соратников по уличным боям, кто видел, как сошел с ума Бюхнер, загнанный в тупик полицией и ослабевший в момент поражения, кто знает, как засекли до смерти Вейдига, — тот не успокоится над книгой, тот не может только говорить об освобождении его класса и ждать, распевая песни. Не тому учил нас Гракх Бабёф, не тому учили нас монтаньяры.

Карл Шаппер, вождь «Союза справедливых», тщетно уговаривал Стока ждать терпеливо и готовиться к неизбежному часу расплаты с буржуазией.

В маленькой столовой, где рабочие получали дешевые обеды, «Историю революции» Кабе, сочинения Робеспьера, Сен-Жюста, Буонаротти, — Шаппер и Сток спорили так громко и сердито, что более осторожные посетители опасливо прикрывали двери, ведущие в чулан, прозванный «клубом». Не следовало привлекать спорами шпионящих повсюду агентов полиции.

— Мы ведем себя, как болтливые студентишки! — орал Иоганн, выведенный из себя насмешливой миной Карла Шаппера. — Солдаты учат нас, как действовать. Ефрейтор Брюйан устроил заговор в армии и требовал республики в своих прокламациях, а мы и на это не решаемся.

— Хорош заговор! — невозмутимо, но уже без смешков возражал Шаппер. — Завербовал десяток солдат и думал с ними совершить переворот.

— Иногда десяток отважных солдат стоит сотни тысяч осторожных.

— Если мы выступим, армия нас не поддержит. Армия нас будет расстреливать.

— Чепуха! Под солдатской курткой бьется сердце мастерового или крестьянина.

— Это он осознает не скоро. Куртка пока что тот же панцирь. Под ней не слышно биения сердца. Солдаты будут свирепо уничтожать наших женщин и детей.

— Надо дерзать, надо рисковать, пробовать!

— Надо воспитывать бойцов и беречь их до боя.

— Тебя пугает эшафот, ты не рабочий, ты — лавочник!

— Ну, а за это я, пожалуй, дам тебе по шее.

Вслед за этой неизменной угрозой начиналось примирение. Однажды Шаппер предложил Стоку съездить от «Союза справедливых» в Жанси, к Огюсту Бланки.

— Нужно завязать более тесную связь с его союзом, — кратко пояснил он и выдал портному деньги на проезд.

Иоганн был счастлив. Издавна Бланки восхищал его своей смелостью и красноречием.

— Это — человек! — сказал обрадованный портной, собирая пожитки.

Шаппер наставлял его не слишком очаровываться знаменитым воином революции.

— Он чрезмерно увлекается действием, — сказал Шаппер, — но, конечно, это союзник всякому делу освобождения рабочих. Что до отваги, то он — герой.

Огюст Бланки после восьмимесячного тюремного заключения в Фордэвро был по амнистии освобожден, но выслан в Понтуазу под надзор полиции.

Этот недолгий отпуск, данный ему жизнью, воинственный революционер проводил с молодой женой. Он был влюблен, любим, счастлив маленькими радостями семьи, которой почти не знал. Старый дом, занятый супругами Бланки, стоял на берегу неторопливой реки Уазы.

Иоганн Сток подошел к зеленой калитке ранним утром. Никто не помешал ему войти внутрь запущенного сада, с лужайкой перед домом, густо засаженной цветами. Покой дома, вянущие астры, женская шаль, забытая на балконе, неприятно поразили Стока. Думая об изгнанном Бланки, подсчитывая годы, проведенные им в тюрьме, повторяя про себя обжигающие слова его речей, портной по-иному представлял себе его жилище. Он, впрочем, сам не отдавал себе отчета, каким хотел бы найти домик в Жанси, — во всяком случае, менее овеянным благополучием и любовью. Румяная шатенка с длинными локонами вокруг милого, неправильно очерченного лица, выглянувшая сквозь жалюзи, оказалась женой Бланки. Она приняла плисовую шляпу и трость Стока, предложила кофе.