Галина Серебрякова - Юность Маркса

Жан-Поль, как репейник, пристал к студенческим сердцам, предпочитающим нежное эпикурейство стоическим принципам. Пора бы нам, однако, укрыться за окопы благоразумия от тупых стрел романтиков. Несмотря на ночные бдения, по утрам я ревностно посещаю философские лекции, углубляюсь в смутную историю философии, тружусь над некоторыми этическими вопросами и составляю даже целые системы.

Ни с кем не дружу. Это дешевле и спокойнее. Но что такое сущность, основа и где пределы дружбы?!

Еще одно сомнение живет в трущобе моей души. Бог! В беседе со зрелыми товарищами я без борьбы похоронил наивную веру детства и нашел взамен более просвещенные воззрения, соответствующие эпохе.

Таинства, чудеса и легенды служили мне, как выражается Лессинг, лесами для постройки, которые я с бодрым духом разобрал, когда здание было совсем готово.

Сократ утверждает, что в жизни каждого человека действует провидение. Если так, то напрасно на крыльях мечты я уношусь порой в мир действия, в мир торговли. Старая карга — судьба — уже предрешила мое будущее. Мужайся, Фриц! Бряцай на струнах реального принципа жизни и не позволяй виснуть носу. Живи в доме пасторши, целуй дочку магистратского сторожа, глотай, не боясь отрыжки, вместе с рейнским вином университетскую премудрость.

Лейтесь слезы благородных людей над горькой участью неудачного коммивояжера и строителя, отданного в когти юриспруденции и философии. Испросите ему у судьбы надбавку».

Во втором, как и в первом, полугодии Карл занимался главным образом классической литературой и юриспруденцией. Он без пропусков посещал лекции Шлегеля и д’Альтона. Мифологией, преподаваемой Велькером, Карл пресытился на первом семестре настолько, что не стал продолжать ее изучение после пасхальных каникул. Предмет был ему слишком знаком.

Старый Велькер считался человеком незаурядным. В поисках неуловимого эллинского «духа», преследуемый мечтой Пигмалиона, жаждущего оживить Галатею, аккуратный ученый перерыл античную литературу, изучил мифы и занялся даже археологией. То, что Велькер откопал в древних манускриптах или извлек из земли, все-таки не отвечало исполинскому образу Древней Греции, о которой он мечтал.

Горе и тщетные старания усугубили его пессимизм и болезнь печени. Злобный и упрямый, он не сдавался, объявляя современный мир унылым пепелищем, руиной погибшей цивилизации.

Зачислив немцев в разряд первобытных дикарей, потомок эллинов не сумел остаться равнодушным к их судьбам. Его то и дело с Олимпа и Парнаса стаскивала за фалды сюртука современность в образе университетского начальства, заподозрившего в Велькере классического республиканца. Даже в безобидном «Эпическом цикле поэтов гомеровской поры», написанном профессором мифологии, обнаружено было вольнодумство.

Маркс, внимательно приглядывавшийся к людям, без труда рассмотрел в Велькере добродушного земляного червя истории. То, что казалось невежественной немецкой полиции призывом к мятежу, было на самом деле только цитатой из диалогов богов и героев.

Больше, нежели болтливый Велькер, нравился Карлу профессор Фердинанд Вальтер, которого особенно рекомендовал ему отец.

Карл, тяготившийся беспочвенными путаными идеями и страстями других профессоров, уважал в Вальтере его своеобразный, слегка циничный реализм.

В 1836 году юрист Вальтер был уже не молод. Он был стойкий и упорный католик и считался лучшим оратором среди профессоров Бонна. Во время его лекций аудитория бывала переполненной. Студенты, слушающие плавную, чуть игривую речь, подпадали под абсолютное влияние статного, красивого импровизатора. Вальтер никогда не перепевал самого себя. Наиболее сухой предмет становился в его устах нарядной поэмой. Говоря о Риме, он достигал такой изобразительной силы, что переносил слушателей на скамьи сената, заставляя их принимать или отклонять законопроекты Катона и спорить с императорами. Мысль Вальтера не была глубокой, зато фраза его была отточена и облечена в эффектнейшую форму.

Противоположностью Вальтеру являлся Эдуард Бёкинг, читавший в Боннском университете курс института римского права. Карл слушал его курс без увлечения, но отдавал дань его огромной эрудиции.

Тридцатичетырехлетний ученый был так же поглощен раскопками юридических древностей, как дряхлый Велькер — воскрешением мертвых мифов. Но в то время как эллинист стремился к обобщениям, Бёкинг объявлял себя их лютым врагом.

Резкий, неудержимо говорливый, Бёкинг превращал свои лекции в словесную атаку на студентов. Перенятые знания, как огромная опухоль, обескровили его мозг. Надменность служила ему окопом, защитой от вторжения чужого мнения. Ворчливый, все осуждающий, он приобрел ренутацию либерала среди несмелых и набожных коллег. Презирая католиков, он принялся издавать сочинения предтечи немецкого гуманизма Гуттена. Этот яростный враг папы, сторонник Лютера, был любимым героем Бёкинга. Подобно несчастливому рыцарю, Эдуард Бёкинг чувствовал себя в Бонне отверженным и затравленным. Единственным его другом был Шлегель.

Особняком держался также и преподаватель энциклопедии права Пугге.

Карл долго не мог распознать этого крайне мнительного, всегда чем-то обиженного человека с неподвижным, пепельным лицом.

Профессор, согласно городской молве, был стеснен в деньгах и слаб здоровьем.

Карты составляли основной интерес в жизни Пугге. Но в игре ему не везло. Таясь от всех, пробирался он в игорные притоны Бонна, проводя ночи в обществе отборнейших пропойц и отребья студенческого мирка.

Однажды Карл застал его за карточным столом. Пугге проиграл почти все.

Карл, которого не привлекала карточная игра, с удивлением, подобным испытанному в бильярдной, когда он впервые изучал приемы дуэлянтов, — наблюдал борьбу обезумевшего Пугге с облезлой колодой карт.

Как дрожали его руки, как выпятилась нижняя губа!.. Последний талер вернул профессору проигрыш, Потрясение было настолько велико, что у Пугге началась рвота. Студенты поспешили выйти из игорной залы в ресторацию, чтоб не смущать удачливого несчастливца.

Жалость, вызываемая Пугге, создала ему своеобразную популярность, Студенты любили его за пороки, безволие, неудачи.

Дни летели с предельной быстротой. Карл готов был жаловаться на то, что в сутках всего двадцать четыре часа, а в часе — только шестьдесят жалких в своей поспешной суетливости минут.

«Веночек», поэтический кружок, к которому принадлежали, кроме Маркса, озорной путаник Карл Грюн и сентиментальный плодовитый стихоплет Эммануил Гейбель, с начала года состязался с поэтами Геттингена, Однако первенство все еще не было присуждено никому, В ответ на поэтические громыхания и нежные трели боннцев Мориц Каррьер и Теодор Крайцнах присылали длиннейшие сонеты и стихи — возвышенный пафос в корзинке из-под сосисок.