Сергей Максимов - Путь Грифона

– Со мной, – сунул он под нос начальнику комендантского патруля и милицейскому офицеру своё удостоверение и неодетый вышел на мороз вслед за своим подопечным.

Подвёл немца к «эмке», стоявшей почти у крыльца. Распахнул дверцу.

– Прими пассажира, – сказал он водителю.

– Куда ехать? – равнодушно спросил из салона шофёр.

– Узнаешь, – грубо ответил Черепанов. – Скажите сами, куда вас отвезти, – вполголоса проговорил он агенту. – Всё. Вперёд, – добавил он и громко захлопнул дверцу автомобиля за пассажиром.

Придя домой, супруги некоторое время молчали.

– Я, кажется, начинаю привыкать к общению с неприятными мне людьми. Ничего не делала, а устала так, что и сил нет раздеться, – присев на стул, произнесла Ангелина.

– Кого ты встретила в буфете? – спросил жену Суровцев.

– Преподавательницу и сокурсника по первому институту. Слышал, как она окрестила наших девчонок из института физкультуры? Мы для неё парашютистки с вёслами… Скульптуру «Девушка с веслом» в парке имени Горького лепили с нашей Верочки Волошиной. Она погибла в сорок первом. Попала в руки к немцам. Зоя Космодемьянская тоже из наших. Почти все воюют или, в крайнем случае, служат. А эти… с белыми билетами и проститутки с биноклями…

Сталин молча выслушал весь доклад Меркулова.

– Из всего перечисленного самым важным Грифон считает реакцию англичанина на его предположение о готовящемся покушении на Гитлера, – закончил начальник НКГБ.

– А вы как считаете? – спросил вождь.

– У меня нет оснований не доверять генералу Суровцеву.

– Вот нам всем и объяснение, когда союзники будут открывать второй фронт, – грузно вставая из-за стола, произнёс вождь. – Как только будет готово покушение на Гитлера. Нам нужно было ждать такого оборота событий, – устало заметил он чекисту. – Грифон правильно сказал: где англичане – там всегда предательство союзнических интересов и заговор. Теперь вы согласны, что с Паулюсом должен был работать этот человек? Гитлера мы спасать, конечно, не будем. Но нам надо точно знать, кем заговорщики собираются подлеца заменить. Представляйте генерала к награде…

1925 год. Октябрь. Томск

Никогда человек не бывает так беззащитен, как в минуты горя. Пока живы родители – мы дети.

Утренний город встретил моросью сибирской осени. Взвесь из микроскопических холодных водяных частиц была подобна туману, который раздражал глаза и как бы размывал очертания окружающих зданий и людей. Этот туман ещё и шуршал особым, едва различимым для уха шорохом. От такой размытости картины и такого звукового её сопровождения всё происходившее вокруг казалось полуфантастическим. Но если люди и предметы, находящиеся дальше десяти шагов, были плохо различимы, то булыжник привокзальной площади под сапогами Суровцева был пронзительно чётким, блестящим и скользким, точно кто-то намазал его салом.

Не было ни извозчиков, ни встречающих. Одни только плохо одетые пассажиры прибывшего поезда, в котором все вагоны были исключительно четвёртого класса. Часть граждан вытекала из здания вокзала. Два других не очень густых людских потока бесшумно обтекали вокзал слева и справа, чтобы на привокзальной площади заново переформироваться в потоки новые. Граждане, не обременённые ручной кладью, вприпрыжку разбегались в разных направлениях от станции Томск-I. Тогда как другие, так называемые мешочники, жались друг к другу и тревожно оглядывались по сторонам. Серые, разного размера мешки, у кого их было и по два на брата, не позволяли идти быстро. Точно гигантские голуби, мешочники, переваливаясь из стороны в сторону, топтались на небольшом пространстве и, похоже, никуда пока не спешили.

Сложный процесс меновой торговли между городом и деревней вступил в заключительную фазу, которая была не менее опасной, чем сами эти рейды в село за продуктами. Часто именно по возвращении мешочники становились жертвами произвола со стороны властей и уголовников. Милиционер в короткой тужурке, увидевший звёзды и кубики на рукавах длинной кавалерийской шинели Суровцева, неуклюже отдал честь, приложив руку к козырьку матерчатого белого шлема, вошедшего в историю под названием «здравствуй-прощай», – одного из летних вариантов будёновки. Поприветствовав милиционера в ответ, Сергей Георгиевич прошёл мимо. Буквально чувствовал милицейский взгляд на кобуре, в которой покоился наградной наган от командования Первой конной армии. Воспользовавшись замешательством постового, мучительно соображавшего, какой должности соответствуют кубики на рукавах уходившего прочь военного, обладатели мешков оживились и вдруг, точно не голуби, а лёгкая и подвижная стая воробьёв, почти мгновенно рассыпались в разные стороны. Милиционеру только и оставалось, что крякнуть от досады. Подобно незадачливому коту, собравшемуся на охоту и упустившему возможную добычу, ему осталось только растерянно крутить в разные стороны усатой головой, не в силах что-то изменить. «Не бежать же за ними, бросив пост! Стрелять нельзя – теперь запрещено. А кричать – не докричишься. И свистеть в свисток – дело бесполезное. Даже смешное. И всё из-за этого, с тремя кубарями на рукавах и с наганом на ремешке», – злился милиционер на давно ушедшего прочь командира Красной армии. Судя по цвету клапанов на шинели и синей окантовке, повторяющей форму красной звезды на шлеме, – кавалериста…

Утро, начавшееся в туманной мороси, и продолжилось точно в каком-то тумане. На двери дома его детства коваными гвоздями была прибита несуразная, крашенная синей краской жестяная вывеска «Томсккомдорраздзор». На голове человекообразного существа, отворившего ему и сообщившего страшную весть, как и у милиционера на вокзале, тоже был шлем «здравствуй-прощай». Такой же лёгкий и матерчатый шлем без ушей, но армейского образца и защитного цвета. Выцветшие, как и головной убор, широкие не по размеру гимнастёрка без подворотничка и галифе мешковато висели на плоском тщедушном теле незнакомца или незнакомки.

Тонкая, давно немытая шея и нечищеные сапоги большого размера ничего не прибавляли и не убавляли в понимании того, кто перед ним стоит. Мужчина не мужчина. Женщина не женщина. Может быть, подросток? Нет. И не подросток. Морось не рассеивалась, и будто сквозь неё проступало морщинистое лицо со следами когда-то перенесённой оспы. Казалось, что из какого-то длинного коридора доносился неприятный, скорее всё же женский, чем мужской, прокуренный, пропитой или же простуженный голос человека неопределённого возраста:

– Так что порешили прежних жиличек, товарищ красный командир. Уж месяц как порешили… И в «Красном знамени» списочек был. Человек, эдак, пятнадцать «контриков» на круг и вышло, – хрипло известили его прямо с порога.