Вальтер Скотт - Обручённая

У постели Дамиана сидели отец Альдрованд и паж Амелот. Когда вошла леди Эвелина, они встали. Первый из них, немного смысливший в медицине, сообщил ей, что рыцарь некоторое время дремал, но сейчас проснется.

Амелот выступил вперед и торопливым шепотом попросил, чтобы в покое было тихо, а присутствующие удалились.

— Мой господин, — сказал он, — еще со времени своей болезни в Глостере при пробуждении часто бредит и будет недоволен, если я позволю кому-нибудь его подслушать.

Эвелина велела служанкам и монаху выйти в соседнюю комнату, сама же осталась в дверях и услышала, как Дамиан, с усилием повернувшись на своем ложе, назвал ее имя.

— Она невредима? — было первым его вопросом, и задан он был с таким волнением, что было ясно, насколько это для него важнее всего другого. Когда Амелот ответил утвердительно, он облегченно вздохнул, словно с груди его свалилась огромная тяжесть; тоном уже более спокойным он спросил, где находится. — Этот покой и обстановка мне незнакомы, — сказал он.

— Милый господин мой, — ответил Амелот, — вы еще чересчур слабы, чтобы задавать вопросы и выслушивать объяснения.

— Где бы я ни был, — сказал Дамиан, словно что-то припоминая, — я не там, куда призывает меня мой долг. Вели трубить сигнал «По коням», а знамя пусть держит Ральф Гленвиль. По коням! По коням! Нельзя терять ни минуты!

Раненый сделал попытку приподняться, но был так слаб, что Амелот легко этому помешал.

— Ты прав, — сказал раненый, снова опускаясь на свое ложе. — Ты прав, я слишком слаб. Но к чему сила, когда утрачена честь!

Несчастный юноша закрыл лицо руками и застонал от муки, скорее душевной, чем телесной. Леди Эвелина неуверенно приблизилась к его ложу, боясь сама не зная чего, но твердая в своей решимости утешить страдальца. Дамиан поднял глаза, увидел ее и снова закрыл лицо руками.

— Что значит эта глубокая скорбь, рыцарь? — спросила Эвелина голосом сперва дрожащим, но затем более уверенным. — Разве следует так скорбеть, если вы исполняли свой рыцарский долг и Небеса дважды сделали вас орудием спасения несчастной Эвелины Беренжер?

— О нет, нет! — воскликнул он. — Если вы спасены, все хорошо. Но я должен спешить, мне необходимо уехать. Нигде не должен я медлить, а менее всего в этом замке. Ты слышишь, Амелот? По коням!

— Нет, милорд, — сказала Эвелина. — Этого быть не должно. Как ваша подопечная я не могу так скоро отпустить своего опекуна. В качестве врача я не могу допустить, чтобы мой пациент погубил себя. Ведь вы не в состоянии сесть в седло.

— Тогда носилки, дроги, телегу, чтобы вывезти отсюда предателя, рыцаря, покрывшего себя позором. Да и это для меня слишком хорошо, всего лучше был бы гроб… Но смотри, Амелот, пусть это будет гроб последнего из смердов. Пусть не будет там ни щита с древним гербом де Лэси, ни шлема с гордым гребнем… Этого не заслужил тот, кто опозорил свое имя.

— Неужели он повредился рассудком? — горестно воскликнула Эвелина, с ужасом глядя то на раненого, то на его пажа. — Или в его бессвязных речах кроется некая страшная тайна? Если так, говори, открой ее. Я все сделаю, чтобы мой спаситель не попал в беду.

Амелот печально взглянул на нее и покачал головой, а затем перевел взор на своего господина, как бы выражая этим, что на ее вопросы не следует отвечать в присутствии сэра Дамиана. Поняв это, леди Эвелина вышла в соседнюю комнату и сделала Амелоту знак следовать за нею. Тот повиновался, сперва оглянувшись на своего господина, который оставался в той же, полной отчаяния позе; он закрывал глаза руками, словно желал заслониться от света дня и всего, что при этом свете видно.

Когда Амелот вышел вслед за нею, Эвелина, знаком приказав своим служанкам отойти подальше, насколько позволяли размеры комнаты, стала настойчиво расспрашивать его о причинах отчаяния и раскаяния, какие обнаруживал его господин.

— Ты знаешь, — сказала она, — что я должна помогать ему сколько могу — как из благодарности, ибо он спас меня, рискуя собственной жизнью, так и по долгу родства. Поэтому скажи, что с ним, чтобы я могла ему помочь. Конечно, — добавила она, и бледные щеки ее залились краской, — если причина его горя такова, что мне подобает ее слышать.

Паж низко поклонился; но, начав говорить, выказал такое смущение, что не меньше смутил и леди Эвелину; несмотря на это, она все еще просила его открыть ей все, без утайки и промедления, если, конечно, смысл его речи будет таков, что ей прилично его выслушать.

— Поверьте, благородная госпожа, — сказал Амелот, — ваше повеление я исполнил бы немедленно, если бы не боялся разгневать моего господина, толкуя о его делах без его ведома; но раз приказываете вы, кого он чтит превыше всех на свете, я скажу, что если раны не угрожают его жизни, то честь его находится в большой опасности, и только Небеса могут послать ему спасение.

— Продолжай, — потребовала Эвелина, — и поверь, что, доверяя эти сведения мне, ты не можешь ничем повредить сэру Дамиану де Лэси.

— Я в том уверен, госпожа, — сказал паж. — Знайте же, если вам это еще неизвестно, что чернь, которая на западе нашего края встала мятежом против знати, в числе своих предводителей называет не только Рэндаля Лэси, но и моего господина сэра Дамиана.

— Это ложь! Не мог он предать собственный свой род и своего короля! — сказала Эвелина.

— Я знаю, что ложь, — сказал Амелот. — Однако те, кто его мало знают, верят в эту ложь. Уже не один перебежчик из нашего отряда присоединился к гнусному сброду, а это тоже как бы подтверждает клевету. А еще говорят… еще говорят, будто господин мой хочет присвоить земли, которыми ныне управляет от имени своего дяди. И что если старый коннетабль — прошу прощения, миледи, — вернется из Палестины, ему трудно будет вернуть себе свои владения.

— Гнусные негодяи судят о других по собственной низости и думают, что достойные люди поддаются тем же соблазнам, каким не могут противиться они сами. Мы слышали, что это всего лишь обычная смута, не более.

— Вчера вечером нам стало известно, что огромная толпа собралась милях в десяти отсюда и взяла в осаду Гуляку Уэнлока и его воинов. Он прислал просить помощи у моего господина как у родственника и боевого товарища. Нынче утром мы уже сели на коней, готовые туда ехать, но тут…

Он умолк и, видимо, не хотел продолжать, но речь его продолжила сама Эвелина:

— …но тут вы услышали, что я нахожусь в опасности? Пусть бы вы лучше услышали о моей смерти!

— Благородная госпожа, — промолвил паж, не подымая глаз, — ничто, кроме этой причины, не заставило бы моего господина повернуть и отправиться с большей частью своих воинов в горы Уэльса, когда крайность, в какой находится его соотечественник, а также приказ командующего королевскими войсками требовали его присутствия в другом месте.