Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы

Она гнала от себя эту мысль, но укреплялась в ней больше и больше, хотя, собственно говоря, обвинять мужа она не могла ни в чем. В его спальне над его кроватью, как и в прежние годы, помещался старый фамильный образ, с которым он никогда не расставался. Не раз, желая испытать его, она звала его с собою в церковь, и он никогда ей в этом не отказывал.

Следя за ним, она должна была убедиться, что он теперь гораздо более проводит в жизнь евангельское учение, чем делал это прежде. О его прежнем гневе и раздраженности не было теперь и помину, ничто уже не выводило его из кроткого спокойствия: никто из домашних и вообще из людей, приходивших с ним в столкновение, не слыхал от него нетерпеливого, резкого слова. Он со всеми был добр и ласков. Только он все больше и больше уходил от жизни. Все житейские заботы, все денежные дела были в руках Марьи Александровны.

Он превратился в какого-то монаха, даже постника. Вот уже несколько лет как никто никогда не видел его за обедом не только в чужих домах, но и у себя. Он постоянно ел здесь, в этой библиотеке. Он отказался от всякого мяса и от вина. И когда Марья Александровна, в первый раз узнала об этом, спросила его, что это значит, он очень просто ей ответил:

— Я нахожу, что такой режим полезен для моего здоровья!

И прибавил с улыбкой:

— Не ты же, Мари, так строго теперь соблюдающая посты, будешь меня отговаривать?..

— Посты — это совсем другое! — заметила она. — Всему свое время… Но этот вечный пост…

Однако она тотчас же остановилась, она не считала себя вправе вмешиваться. Она не хотела стеснять его чем бы то ни было. Ей только становилось все тревожнее…

Наконец появился и призрак. Марья Александровна должна была убедиться, что ее муж стал особенным человеком, что в нем развились непостижимые способности. Много раз, слишком много раз он доводил ее до глубокого потрясения, глядя ей прямо в глаза этим своим странным, вывезенным из Индии взглядом, и рассказывая ей ее мысли. Она приходила к нему иногда с каким-нибудь вопросом, не успевала еще сказать и слова, а он уже отвечал ей на этот вопрос определенно и ясно.

Много раз он сообщал ей о том или другом более или менее важном происшествии, которое, по его словам, должно было непременно совершиться. И каждый раз он отгадывал.

— Да что же это такое? Что это значит? — робко спрашивала она.

— Способность, которую я в себе развиваю! — отвечал он. — Разве я один?.. Ведь ты же сама утверждаешь, что некоторые гадалки тебе верно предсказывали и говорили удивительные вещи… Ну, значит, я тоже гадальщик, — что же тут такого?!

Она замолчала, а страшный призрак стоял перед нею.

Во время отсутствия мужа из дома она нередко приходила в его библиотеку и разглядывала его книги. Она их плохо понимала, но то, что было в них для нее ясно, только еще больше ее тревожило.

Наконец она выговорила себе самой страшные слова: «колдовство», «каббала», «магия»…

«Да ведь это вздор, пустяки, это бред, сказки!.. Ведь этого нет и быть не может!.. Что же он, действительно потерял рассудок?!»

Но нет, она признавала его странным, таинственным, но не сумасшедшим. И потом, ведь она знала, что эти его способности — не фантазия.

Он продолжал время от времени все больше и больше изумлять и ужасать ее. Она совсем терялась. И не с кем было ей посоветоваться, не у кого было просить помощи. Может быть, она могла бы найти эту помощь у тех духовных лиц, беседа с которыми ей доставляла такую отраду, но она никому не говорила о своем призраке. Она все это держала в глубокой тайне и желала только одного, чтобы оно так и осталось тайною.

Николай Владимирович со своей стороны никому, кроме нее, не выказывал своих странных способностей. Для всех он был теперь только чудаком — и ничего больше. У него не было ни одного друга, ни одного близкого человека, никто не знал, как он проводит свою жизнь, чем занят, да никто теперь этим и не интересовался…

Теперь, сейчас вот, призрак опять встал со всею ужасающей таинственностью: через пространство, через целый ряд старинных стен, неведомым способом муж позвал ее, и она послушно, забыв все, явилась на этот неслышный зов.

«Колдун, колдун, чернокнижник!» — повторялось в ее мыслях с невольной верою во все, что с детства считалось ею за сказки и бредни. Она с ужасом глядела на мужа.

— «Колдун, колдун, чернокнижник!» — проговорил Николай Владимирович, качая головой и улыбаясь.

Она слабо вскрикнула:

— Господи, да что же это такое! — и перекрестилась.

— Мари, успокойся, — сказал он, — зачем ты себя мучаешь понапрасну…

— Так успокой меня, объясни, конечно, это мученье, объясни наконец, мне становится страшно…

Он задумался и потом поднял на нее глаза; в них теперь все было спокойно, они глядели прямо, кротко и правдиво, и она как бы утихала душою под этим взглядом.

— Не колдун и не чернокнижник, — заговорил он, — потому что никакая темная и злая сила не руководит мною, потому что зла какого-нибудь, по крайней мере вольного, я не делаю и не могу делать. Друг мой, я просто не признанный и неведомый ученый, много лет работающий в тиши для себя, для своего внутреннего удовлетворения.

— Что же эта за наука такая? — в недоумении спрашивала Марья Александровна.

— Как тебе назвать ее — наука, в которой заключаются все науки, изучение сил природы, сил тайных и удивительных, разлитых во всем мире и действующих по неизменным, непреложным законам… Тогда — ты знаешь, про какое время я говорю — мне осталось или умереть, или найти какой-нибудь новый, совсем особенный интерес в жизни… Покойный дядя мне помог, он уговорил меня ехать в глубину Азии, обещал чудеса, поразил меня, заинтересовал даже в тогдашнем моем душевном состоянии… Одним словом, я кинулся с отчаянием как бы в бездну… Мое первое путешествие, мое знакомство с новыми странами и людьми — все это было для меня как в тумане… Наконец я очутился в такой обстановке, какая мне никогда и не снилась… В горах, куда вряд ли до меня ступала нога европейца, в совсем дикой местности, в древнем, существующем тысячи лет, индийском храме. Меня ждали, у меня был таинственный покровитель и друг, странный человек, которого я до сих пор не совсем понимаю, могущенный в этих диких горах Нур-Синг…

— Знаю, знаю! — прошептала Марья Александровна. — Мне дядя не раз говорил о нем и давал слово, что, так как ты под покровительством этого человека, то останешься невредим.

— Так оно и было! Он избавил меня от многих опасностей, и если я жив, и если я здесь, то единственно благодаря ему. Покойному дяде когда-то удалось оказать большую услугу людям, близким Нур-Сингу. Здесь оказанная услуга почти всегда производит только нового врага, там — почти всегда она создает нового друга, и этот друг не успокоится до тех пор, пока не заплатит за нее сторицей. Если бы не та старинная и даже неизвестная мне услуга, потому что ни дядя, ни Нур-Синг никогда не говорили мне, в чем дело, — мне пришлось бы очень, очень плохо… После того как я оказался недостойным…