Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы

Первым движением Кокушки было схватить портфель и убежать с ним.

Но вдруг он остановился, засопел и хитро засмеялся.

«Не-нет, я его перехитрю!»

Он отпер своим ключиком портфель, вынул все заключавшиеся в нем бумаги, потом с тут же неподалеку стоявшего стола взял несколько газетных листов, сложил их, уложил в портфель, запер ящик на ключ и с бумагами умчался к себе.

Кокушка поторопился поехать к князю.

— Во-во-вот! — торжественно влетел он к нему, потрясая перед собою свертком бумаг. — Во-во-вот, вше тут, вше из портфеля… а по-по-портфель оштавил на меште и на-на-навалил в него гажет… Что, княжь, хитер я? Перехитрил, меня не проведешь… дудки!

Князь даже побагровел от удовольствия. Он провел бессонную ночь, не зная, благополучно ли Кокушка все это проделает, и невольно думая: «Хитер он, хитер и подготовлен довольно, а все же ведь идиот, разве можно на него положиться!»

Теперь он с жадностью принялся разбирать бумаги. Пересчитал все билеты, причем у него даже дрогнула рука.

— А вот и еще деньги, — торжественно сказал Кокушка, вынимая из кармана пачку сторублевых бумажек. — Вожьми, шпрячь.

Князь взял, пересчитал — шесть тысяч. Шесть тысяч наличными — это теперь как раз кстати. Ведь их легко могло и не быть, а менять какой-нибудь билет было пока более чем затруднительно. Князь вот уже три дня как обдумывал, где же он достанет денег на устройство свадьбы, на все необходимые расходы и на самое первое время — а тут эти шесть тысяч! За глаза довольно.

— К-к-когда же швадьба? — вдруг спросил Кокушка.

— Завтра! — ответил князь.

— Ка-как жавтра?!

— А так, следовало бы сегодня, да никак не успеем, а завтра непременно.

— У Ишакия? — спросил Кокушка.

— У какого Исакия?

— Я хочу в шоборе.

— Не хочешь ли ты с музыкой и с процессией по Невскому? — сердито крикнул князь и так взглянул на Кокушку своими вытаращенными глазами, что тот растерялся, смутился и даже стал дрожать.

— Ка-как же это? Неужели я буду венчаться беж вшякой пышности?

— Я вот что тебе посоветую, умница: садись и пиши приглашения всем своим родным, всем своим знакомым, да скорее, потому что к вечеру будешь в сумасшедшем доме!

Он обстоятельно, как объясняют ребенку, стал доказывать Кокушке, что свадьба должна быть тайком, не то родные помешают.

— Да неужели ты сам этого до сих пор не понял?

— По-понимаю… Только как же это?

Он грустно опустил голову. Он всегда мечтал о том, что его свадьба будет настоящим торжеством, о котором долго все станут потом говорить.

— Что же это я бу-буду венчаться, ка-как какой-нибудь мещанин! — отчаянно завопил он.

— Ты будешь венчаться, как герой романа! — сказал князь.

Он стал объяснять ему, что такая свадьба, таинственная, — это еще лучше всех торжеств, что так венчались многие самые знатные люди, даже короли, что о такой свадьбе во всех газетах напишут.

Мало-помалу отчаяние Кокушки стихло, и даже лицо его засияло блаженством.

— А по-пошле швадьбы мы куда же?

— Сюда, ко мне покуда, а потом вы поедете за границу.

— Жа границу? Это хорошо! А ша-шампаншкое, надеюшь, будет?

— Сколько хочешь! — засмеялся князь.

— И го-гошти будут какие-нибудь?

— Будут! Успокойся, все будет, останешься доволен.

— Ну, отлично! Где же Ле-Леночка? — наконец вспомнил Кокушка.

— Она у себя, если хочешь видеть ее, пойди.

Кокушка кинулся в комнату княжны. Дверь была незаперта. Он влетел к ней. Она сидела у себя перед столом и что-то писала. Лицо ее за эти дни сильно побледнело, глаза смотрели устало и, видимо, были заплаканы.

— Ждраштвуйте, не-невешта! — крикнул Кокушка, подбегая к ней и хватая ее руку.

Она вздрогнула, но не отняла руки. Кокушка чмокнул.

— Жнаете… ведь жавтра швадьба наша… Я-я бра-бра-та надул, меня не проведешь… дудки!.. Жавтра швадьба тайком, тайком — как в романе… Так даже короли венчаются…

Княжна сидела, опустив голову, не говоря ни слова.

— Что же вы молчите… ражве вы не-недовольны, Ле-Леночка? По-поцелуйте меня… это мо-можно теперь… Я тебе буду говорить «ты» и ты мне говори тоже. Поцелуй меня, Ле-Леночка!

Она не шевелилась. Он ее обнял и стал целовать своими мокрыми губами. Лицо его все краснело, он все целовал… Наконец она вскрикнула, оттолкнула его, схватилась за голову и убежала. Он погнался за нею. Князь остановил его.

— Что такое? Что?! — спросил он.

— Не-не жнаю… я ее целовал, ведь я имею право, а она молчит, как рыба, и вдруг убежала, бу-будто я укушил ее… я не кушаюшь! Что же ш княжной, шпраши ее?

— А вот что, друг мой, подожди целоваться — женись прежде, а потом успеешь! Поезжай к себе, будь умен и осторожен, а завтра ровно в два часа, слышишь, ровно в два часа сюда и не в своем экипаже, а на извозчике…

— По-понимаю!

Он схватился за шляпу, но вдруг остановился.

— В чем же я буду ве-венчаться — в мундире, надеюшь?

— Нет, во фраке, в мундирах теперь не принято…

— Ты наверно это жнаешь?

— Говорю тебе, наверно! И потом — мундир — ведь это опять обратить внимание… понимаешь: тайна!

— Да, да! — задумчиво прошептал Кокушка. — Так я, значит, во фраке прямо приеду к тебе в два часа?

— Прямо во фраке и приезжай, а главное, осторожнее, чтобы на фрак твой не обратили внимания.

— Так я его в ужелок… шкажу, что к Шарра вежу переделать!

Кокушка уехал. Перед обедом, встретясь с братом, он как ни в чем не бывало, с самой скромной физиономией и только несколько бегая глазами, подал ему ключ.

— Во-вот твой ключ, вожьми!

— Какой ключ?

Владимир даже забыл совсем — так он был в этот день рассеян.

— Ключ от ящика!

— Ах да, хорошо!

Кокушка быстро вынул из кармана платок, закрыл им себе лицо и стал сморкаться. Но дело в том, что он, в сущности, не сморкался, а фыркал. Его так и разбирал смех, и он про себя думал и повторял:

«Провел дурака, провел, а меня не проведешь, дудки!.. Что-то ты жавтра шкажешь?!»

После обеда он ушел к себе и весь вечер сидел, раскрашивая какие-то картинки. Бог весть, о чем он думал, но только, очевидно, думал о многом, так как по временам бросал кисточку, начинал сопеть, а потом улыбался.

Все было решено, приготовлено и устроено. Князь сначала думал поступить совсем иначе. По первому его проекту молодые сейчас после венца должны были поехать на станцию железной дороги и отправиться за границу. Но эту мысль он давно оставил. Он находил теперь, что незачем подвергаться излишним тратам, что нисколько не следует скрываться, прятаться, бежать. Ведь все дело в том, чтобы их обвенчать. А раз они обвенчаны — то и все сделано, видимой противозаконности никакой.

Конечно, если бы Горбатовы вздумали затеять дело, то ему не избегнуть некоторых неприятностей; но он всегда может вывернуться, а главное — ведь они никогда не затеют дела.