Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы

— Кто же это?

— А наш с тобой старинный приятель и сослуживец Колым-Бадаев.

— Как, эта киргизятина еще жива?

— Как же, жив, он тут в Петербурге уже третий год… бедствует тоже изрядно. Разговорились мы с ним… Спрашивает он меня: куда я. А я и говорю: вот к одному знакомому, просить хочу быть свидетелем на свадьбе. А сам думаю: да чего же лучше — наша киргизятина! Ведь человек совсем безобидный!

— Это точно, совсем безобидный! — подумав, произнес князь.

— Ну, и кончилось тем, что мы с ним поладили. Он для тебя готов не только что свидетелем, а что угодно. Только вот, видишь ли, князь, уж и ты ему окажи услугу.

Князь усмехнулся.

— Само собою! Ведь это только ты, старая ворона, задаром на стену готов лезть!

— А что же мне с тебя деньгами брать за услугу, что ли? — вспыхнув, прохрипел Зацепин. — Да и киргизятина тоже… я думаю… ведь и он наш старый товарищ, каков ни на есть, а все же офицер был русской службы… только вот дела его сильно плохи, до зарезу ему шестьсот рублей надо… И я подумал, что ты, может быть, его выручишь и ему, признаться, намекнул об этом…

— Дам я ему шестьсот рублей… за услугу услугой! Ты ведь меня знаешь…

У князя в кармане были Кокушкины шесть тысяч, а когда у него в кармане оказывались деньги, он их не считал и не скупился. В течение всей своей беспутной жизни он много раз выручал приятелей. Эта его широкая щедрость как-то совсем естественно и просто уживалась с отсутствием всяких нравственных понятий. Она его главным образом и привела к погибели и в то же время теперь оставалась в нем, может быть, единственный хорошей чертою.

— Дам я ему шестьсот рублей! — повторил он. — Отчего не выручить, когда можно!.. Да что же он не идет?

— Сейчас, верно, будет, не бойся, не опоздает…

Действительно, через несколько минут послышался звонок и в кабинет вошел Колым-Бадаев, маленький, приземистый уродец, с глазами такими крошечными, что их почти совсем не было видно; с такими скулами, что они казались на щеках двумя огромными шишками, с носом в виде пуговицы и с реденькой, прямой и жесткой, как конский волос, бородкой.

Он тоже был во фраке, со Станиславом на шее и медалями в петлице. И еще больше, чем у Зацепина, его фрак казался с чужого плеча. Он был ему чересчур узок и чересчур длинен.

Колым-Бадаев пошел навстречу князю с протянутыми руками, троекратно с ним облобызался и заговорил:

— Кнэзь, кнэзь, сколко лет, сколко зым! Рад тэбэ видэт, а еще большэ по такой случай…

— И я рад тебя видеть! — ответил князь. — И благодарю тебя, что взялся помочь…

— Нэ за что! Ми с тобой, кнэзь, старый друг… Помнишь, мало, что ль, водка умеете выпыли?

— Много брат, много!

— То-то же…

Колым-Бадаев ударил себя руками по бокам и весь затрясся от смеху…

— Хороша врэмя было, ошенно хороша! Тэпэрь трудно врэмя, ошенно трудно.

Зацепин подошел к нему.

— Я говорил князю про твое затруднение, — сказал он.

— С удовольствием тебя выручу! — перебил князь.

Колым-Бадаев покраснел, глаза его совсем скрылись.

— Вот, бачка, спасыбо, большое спасыбо… из бэды выручишь, та-акой бэды!..

Он окончательно развеселился.

— Пойдемте в столовую закусить! — пригласил князь и, взглянув на часы, прибавил:

— Теперь и жених наш с минуты на минуту приехать должен.

Он уже не в первый раз посматривал на часы. Как ни был он смел, как ни был самонадеян, а все же с самого утра ему было как-то не по себе. Он даже раскаивался, что не заставил Кокушку приехать как можно раньше.

«А вдруг там что-нибудь случилось? А вдруг все дело рухнуло?..»

Деньги здесь… и в сущности, ведь это такого рода деньги, которые можно так вот взять да и оставить совсем у себя, даже если бы Кокушка и пропал навеки.

Но к чести князя все же надо сказать, что до этого он еще не дошел, эта мысль и не пришла ему в голову. Деньги Кокушкины он считал почти своими, но только в том случае, если вместе с ними он получит и Кокушку. Если бы кто-нибудь высказал перед ним мысль, что он может завладеть этими деньгами и без Кокушки, он бы, конечно, накинулся на такого человека и избил его — разве он на это способен? За кого же его почитают?..

Но вот уже два часа, а Кокушки нет!

Они прошли в столовую, и Зацепин и Колым-Бадаев с видимым удовольствием приступили к закуске. Князь же ничего не ел и все прислушивался.

— А где же, кнэзь, твоя дочка? — спросил Колым-Бадаев.

— Она у себя, постой, увидишь… Эх, что же это жених не едет! — не вытерпев, крикнул он.

В это время изо всей силы кто-то дернул звонок и, прежде чем хохол успел пробежать в переднюю, опять зазвонили еще и еще, с каким-то остервенением.

Колым-Бадаев и Зацепин даже беспокойно взглянули на князя.

— Что это? Кто может так звонить?

Князь засмеялся.

— Это он, он всегда так звонит!..

Через несколько секунд в столовую влетел Кокушка, завитой барашком, с удивительно закрученными усами, во фраке, в белом галстуке, с орденом Нины.

Он не обратил никакого внимания на незнакомые ему лица, подбежал прямо к князю и затрещал:

— Я… я… не мог шкажать, что вежу фрак к Шарра… ма-магажин-то ведь жаперт нынче… Мы и не шоображили с тобою!.. Да ты не бойшя, я во-вот что жделал: ве-велел принешти шебе шубу в шпальню, надел фрак, на него шубу… жакуталшя и вышел… никто не видел… Что это? Жавтрак? Я голоден… отлично!..

— Позволь тебе представить, Николай Сергеевич, моих друзей! — нисколько не смущаясь, важно и спокойно сказал князь.

— О-очень рад! — крикнул Кокушка. И вдруг подскочил к Зацепину и, нагнувшись к его сабельке, спросил:

— Это какой у ваш орден?

Тот ответил.

Затем Кокушка покосился на Колым-Бадаева.

— Ка-какое лицо! — как бы про себя сказал он.

А потом, уже прямо обратясь к киргизу, спросил его:

— Вы… вы китаец?

— Нэт, зачем китаэц, — видимо, несколько обиженно отвечал тот.

Князь вмешался.

— Мой старый сослуживец и друг, господин Колым-Бадаев, киргизского происхождения. Его отец был султаном всех киргизов, понимаешь, и он сам тоже султан.

— Шу-лтан! — протянул Кокушка. — Это, это только у турок шултаны!.. Не надуешь… дудки!..

— Нет, друг мой, и у киркизов султан, а если ты не знаешь, так тебе же хуже… я вовсе не шучу!

Кокушка несколько опешил.

— Пра… правда, что вы шултан? — спросил он Колым-Бадаева.

— Да, ыстынная правда! — важно отвечал тот.

Кокушка поверил, и с этой минуты выказывал Колым-Бадаеву, несмотря на невольно смущавшее его лицо, видимое почтение.

— А Ле-Леночка?! — крикнул он, окончив завтрак. — Что же ее нет, можно мне к ней?

— Никак нельзя! — строго сказал князь. — Разве ты не знаешь, что жених не должен видеть невесту перед венчанием… увидишься с нею в церкви.

Кокушке очень хотелось пойти к княжне для того, чтобы, как вчера, целовать ее; но он чтил обычаи и потому на слова князя сказал: