Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы

Владимиру пришлось уехать. Он решил, что в тот же день опять возвратится к Янычеву, что непременно добьется с ним разговора, если Кокушки еще нет дома.

Возвращаясь домой, Владимир не утерпел и заехал в Троицкий переулок к Груне поделиться с нею своей бедой и сказать, чтобы она не ждала его вечером. Но Груню он не застал.

Кокушка не возвращался. Все в доме были очень встревожены. Даже Николай Владимирович вышел из своей безучастности. Выслушав Владимира, он сказал ему:

— Ты напал на настоящий след — он там, на Знаменской… То есть я не знаю, там ли он, но, во всяком случае, это, должно быть, не без участия Янычева.

— Почему вы так думаете, дядя?

Николай Владимирович остановил на племяннике свой загадочный взгляд.

— Я не имею понятия об этом Янычеве, я что-то слышал о нем дурное, мне просто кажется, что тут — он… Это мое внутреннее убеждение, так же как и твое.

— Что же нам делать?

— Делать так, как ты решил: подождем еще день. Если он не вернется, завтра отправляйся к Трепову.

— А если мы только потеряем время?

— Не думаю! — спокойно и серьезно проговорил Николай Владимирович. — Ты видишь, я спокоен, потому что уверен — это дело окончится благополучно, и надо постараться избегнуть огласки. Совсем, конечно, этого нельзя.

— Да, а сегодня необходимо побывать у всех его знакомых, — сказал Владимир. — Может быть, его где-нибудь и видели.

Он объездил этих знакомых. Спрашивать прямо, конечно, он не мог. Но ему легко было узнать, что Кокушку в последнее время никто не видел.

Весь день прошел все в более и более возраставшей тревоге. Даже Софи волновалась, волновалась шумнее прочих.

Ей не было никакого дела до того, что, собственно, с Кокушкой, но она предвидела скандал, скандал уже начался-и это не могло не выводить ее из всякого терпения.

Вечер прошел. Вот уже полночь. Владимир велел постлать себе на диване в Кокушкиной комнате, все еще питая слабую надежду, что, быть может, тот вернется. А если вернется, то, конечно, пройдет прямо сюда.

Владимир разделся, но спать не мог. Только что начнет забываться, ему послышится как будто шум, будто где-то недалеко отворяются двери — и он вскакивает, прислушивается… Но нет, все тихо. Уже два часа. Сон одолевает мало-помалу, тревожный, лихорадочный сон, полный ярких, отрывочных, меняющихся сновидений.

Он видит брата — тот будто стоит перед ним в мундире, в треуголке и при шпаге, показывает ему какой-то необыкновенный орден и говорит: «Я уезжаю в Америку, меня выбрали в прежиденты Шеверо-Американшких Штатов».

Потом является Груня. Она склоняется над ним, он чувствует ее дыхание. Его наполняет ощущение безумной страсти… и он опять просыпается — весь полный трепетом…

Эти дни, эти вечера — ведь все это сон волшебный, радужный и в то же время тревожный. Ведь вот Кокушка оторвал его, вернул к жизни… Но он забывает и Кокушку, забывает все, он опять уходит в свою собственную жизнь.

И перед ним, среди ночной тишины, в странной обстановке этого кабинета, говорящей о разнообразных и неожиданных вкусах и занятиях будущего дипломата, яснеет и яснеет мысль:

«Однако ведь должен я очнуться… все это надо решить скорее, как можно скорее!.. Зачем она заставляет меня молчать… зачем она не хочет говорить о будущем?.. Нельзя, надо скорее, как можно скорее прийти к этому будущему… Я не оставлю ее в настоящем — ни за что… Груня…»

Откуда-то раздается ее могучий, звонкий голос, весь дышащий негой и страстью, переносящий в мир грез, в мир вдохновения…

«Для тебя… для тебя одного!» — повторяются ее же слова…

«Для меня одного и должно быть… для меня одного ты и будешь…» — в порыве ревнивой и страстной любви шепчет Владимир…

Наконец бледнее и образ Груни… Часы медленно бьют пять — уже утро скоро…

Владимир заснул. Он проснулся поздно. Кто-то теребит его за рукав.

— Во-Володя… прошнишь!..

Он открыл глаза — перед ним Кокушка, растрепанный, красный, во фраке, весь дрожит, глаза так и бегают. Владимир вскочил и сразу очнулся.

— Откуда ты? Где ты был? Что с тобою случилось? — воскликнул Владимир, чувствуя только одно, будто огромная, давящая тяжесть спала у него с плеч. И за этим облегчением забывая все остальное.

Но Кокушка, влетевший в свой кабинет как стрела, разбудивший брата с большою поспешностью и вообще в первую минуту имевший, несмотря на свою растерянность и восторженность, почти торжествующий вид, вдруг при этом вопросе притих, робко взглянул на брата, потом, ни слова не говоря, подошел к креслу, упал в него и заплакал. Он плакал, как плачут маленькие дети, сильно обиженные, плакал навзрыд, безнадежно, всем существом своим. Рыдания потрясали его. Он ничего не слышал, не понимал.

Владимир не знал, что с ним и делать; наконец он заставил его выпить воды. Тогда рыдания Кокушки стали понемногу стихать.

— Да успокойся же, успокойся! — говорил ему ласково Владимир. — Успокойся… ведь ты жив, здоров, ты дома! Расскажи мне по порядку, где ты пропадал?

— Во-Володя! — крикнул Кокушка, остановив свои слезы. — Дай мне чештное шлово рушшкого дворянина… Дай!

— В чем? В чем?

— Дай… дай!..

— Ну, даю — изволь… говори же!..

— Ты меня не хо-хотел пощадить в шумашедший дом? Ты не хо-хотел надеть го-горячечную рубашку?.. Не-не-хотел отнять у меня мои деньги, чештное шлово, шкажи?

Владимир не знал, что и подумать.

— Да что ты? Очнись, что ты такое говоришь?.. Разве ты можешь думать обо мне такое? Разве ты когда-нибудь от меня дурное видел?

Кокушка бегал глазами и сопел.

— Не-нет, только вше же дай… дай шлово!

— Конечно, даю, что и в помышлениях у меня не было ничего подобного.

Кокушка вскочил с кресла, задрожал, затопотал на месте и с искаженным лицом закричал:

— Я та-так и подумал!.. Я догадалша, он об-обманул меня, ме-мержавец!.. Он уверял меня, что ты и вше вы меня ижвешти хотите…

Владимир изо всех сил вслушивался. Неясная мысль вдруг мелькнула в голове его.

— Кто, кто? Кто тебя уверял?

— Он, он… княжь Янычев.

— Что я?..

— Ну-да, ну-да… тештюшка!.. Хорош тештюшка, нечего шкажать!..

И он вдруг прибавил почти шепотом:

— Во-володя… ведь я женилша…

Владимир побледнел.

— Как женился?.. Это все вздор, шутки…

Он еще надеялся.

Но Кокушка снова покраснел и рассердился.

— Го-говорю — не шутки, не шутки, говорю — об-вен-чалишь в церкви… швидетели… вше как шледует… третьего дня… женат…

У Владимира почти захватило дыхание. Но он сдержал волновавшие его чувства, стал опять просить Кокушку успокоиться и наконец добился от него более или менее связного рассказа.

Хотя, конечно, рассказ этот то и дело прерывался посторонними вещами и хотя в нем совсем не подобающее место занимал «шу-шултан, настоящий киргишкий шултан», у которого много жен и к которому Кокушка намерен ехать в гости в степи, но все же мало-помалу все обстоятельства этого грубого, почти безумного по своей дерзости и, так сказать, простоте плана, исполненного Янычевым, выяснились перед Владимиром. Он хорошо знал все свойства Кокушки и должен был согласиться, что и князь этот также хорошо узнал их и что с Кокушкой именно и можно было устроить все только так, как оно и было устроено. Но ведь это гнусное, грязное преступление!.. А между тем вот Кокушка женат… дело сделано…