Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы

— Как сосет?

— А так, сосет по покойничке нашем… на его могилке еще ничего — все будто с ним, чувствую вот его около себя… а нет его поблизости, и тошно становится, все к нему тянет… Пора, давно пора… Да и нехорошо стало на свете…

— Что так? Что же особенно нехорошего?

— А то, сударь Володичка, Горбатовское-то наше… не глядели бы глаза мои!.. Дом как есть в разрушении, парк запущен… Ну, так вот сказать надо, камня на камне не осталось, все пошло прахом… А народ стал!

Он махнул рукою.

— И не думать лучше! Нет, нельзя нам жить теперь, старым людям, видали мы другие времена… вот кто не видал их, тому ничего, а нам глядеть на все нынешнее тошнехонько!

— Подожди умирать, Степан, — сказал Владимир, — потерпи немного, обещаю тебе, не в шутку говорю, скоро мы с тобою уедем в Горбатовское, совсем уедем, и оживет оно, как прежде…

— Хорошо бы было! — с глубоким вздохом проговорил Степан.

Но он не верил словам Владимира. Он знал наверное, что прошлое, то прошлое, которое было ему так дорого, не может вернуться.

— А что это? — вдруг спросил он. — Ведь у нас свадьба в доме, Гришенька женится?

— А ты и не знал? Да, завтра свадьба.

— На Бородинской барышне?

— Ну да!

Степан покачал головою.

— Что же это ты так? Или ты недоволен Гришиной свадьбой?

— Недоволен — ишь что сказал! — шепнул Степан. — Да разве мое это дело?

Но Владимир заметил, как лицо старика сделалось совсем мрачным, даже сердитым.

Степан поднялся с кресла и, сгорбленный, видимо, с трудом передвигая ноги, вышел от Владимира. Он пришел к себе в комнату и долго сидел там, обдумывая что-то.

«Нет, не смолчу! — вдруг прошептал он, приняв какое-то твердое решение. — Не унесу я этой тайны в могилу, да и барину я зарока не дал…»

Перед ним встало как живое давно-давно прошедшее время. Этот самый дом, эта самая комната, где он тогда еще жил. Господи, Создатель, как давно это было, а вот будто теперь, сейчас! Сергей Борисович, барыня Татьяна Владимировна и молодые господа… Брат от зависти погубил брата… В честную, знаменитую семью вошла измена, вошло преступление… барыня-злодейка Катерина Михайловна направила гнев Божий на этот дом… Не пощадила она его славы, его вековой чистоты и величия… от нее все и пошло. И вот теперь, в этом самом доме, в библиотеке настоящего барина, Сергея Борисовича, живет другой барин, внуком его считается — Николай Владимирович Горбатов! А что в нем горбатовского? «Нет, не могу, не унесу с собой тайны!» — шепчет Степан в старческом негодовании и ужасе за прошлое.

Старая голова его, на которую нависли, которую давят все эти годы, уже не в силах ясно мыслить, туман в ней. И засела одна только мысль.

«Не унесу с собою тайны!»

«Кому же ее поведать?! Не ему, не этому барину, живущему в библиотеке, бог с ним совсем! Он и так чудной и странный… Принес он другим горе, да и сам живет несчастливцем… И за что это любил так его Борис Сергеевич?! Кому же поведать тайну? А вот кому — господину Бородину! Этого жалеть нечего, хоть в нем и горбатовская кровь, что его жалеть — экое ведь ему счастье привалило… Так нет, мало, на грех он пошел… поправить старое хочет… судьбу обмануть задумал — дочку за Горбатова выдает… Завтра свадьба… Кровным родством не смутился, лишь бы перед целым светом породниться с Горбатовым… греховодник!»

«Завтра свадьба… А греха-то вот и нет никакого, не за Горбатова выдаешь дочку… вот и знай!»

Старик весь затрясся, и, глядя на него, уже не оставалось никакого сомнения в том, что голова его нездорова.

Так он и просидел у себя в комнатке вплоть до вечера. А вечером вдруг оделся, взял в руки толстую палку с серебряным набалдашником — подарок покойного Бориса Сергеевича и, крепко на нее опираясь, вышел из дому. Он крикнул извозчика и велел везти себя на набережную…

Михаил Иванович, веселый, довольный, сидел перед своим огромным письменным столом, подписывая какие-то бумаги, когда его камердинер доложил ему, что Степан от Горбатовых пришел и его спрашивает.

«Степан, так он еще жив, приехал!» — подумал Михаил Иванович и велел провести к себе старика.

Михаил Иванович хорошо знал Степана, знал его отношения к покойному Борису Сергеевичу, знал, что он был поверенный всей его жизни, что он, так сказать, живая хроника семьи Горбатовых. Знал он также, что этот Степан принимал деятельное участие в разыскивании пропавшего мальчика, незаконного сына Владимира Горбатова, то есть, его самого, Михаила Ивановича.

Он встретил теперь старика со всеми знаками почтения, протянул ему даже руку, усадил его в кресло.

— Рад вас видеть, почтеннейший, очень рад! Я полагал, что вас в Петербурге нет.

— Нынче утром приехал, сударь! — прошамкал Степан своим беззубым ртом, несколько дико глядя на хозяина.

— И вот осмелился явиться к вашей милости, — продолжал он, — поздравить с семейной радостью!

— Спасибо, спасибо! — сказал Михаил Иванович.

А Степан опять заговорил.

— Да коли соблаговолите меня выслушать, мне кое-что и сказать вам надо, сударь.

— Что такое? Говорите, почтеннейший…

— Только так, чтобы никто нашего разговора не слышал! — докончил старик.

«Это еще что такое?» — подумал Бородин, запер дверь и вернулся на свое место.

— Никто не услышит и не помешает… Я слушаю.

Степан сидел спиной к свету, и Михаил Иванович не мог хорошенько видеть лица его, а то он, наверное, смутился бы, увидя это дикое, как бы злорадное выражение.

— Ушам я своим не поверил, как услыхал, что вы, сударь, дочку свою выдаете за Григория Николаевича.

— Почему же это? — с усмешкой спросил Михаил Иванович.

— А как вам сказать, потому самому удивительно мне стало, что вы греха не изволили побояться…

Как ни был хорошо настроен Бородин и как ни расположен он был, в память покойного Бориса Сергеевича и по своим личным воспоминаниям, терпеть странности этого старичка, но тут он не выдержал.

— Ну, уж это мое дело, — резко сказал он, — и об этом разговаривать нам нечего…

— Та-ак-с! — протянул Степан. — Так-с точно, и с моей стороны оно как бы вашей милости дерзостью выходит… Я это очень понимаю… но извольте до конца выслушать… нешто осмелился бы я приходить к вам, сударь, так, сказать с упреками… Нет-с… я хочу вас успокоить… снять с вашей души грех, чтобы он не лежал у вас на совести.

Глаза его блеснули, он задрожал и быстро проговорил:

— Бог милостив, греха нет-с… Григорий-то Николаевич по имени только Горбатов… и горбатовской крови в нем нет ни капельки…

— Что?! — не помня себя, вскрикнул Михаил Иванович. — Что такое за вздор еще?

Между тем Степан поднялся с кресла и стал страшный, с помутившимися глазами, с трясущейся головою.

— Не извольте так тревожиться… Что же тут такого?.. Кабы жив был Борис Сергеевич, они бы сами при таком случае вам сказали… А теперь вот я один это дело знаю… с собою бы и унес на тот свет… да вас, сударь, вот захотелось успокоить… если в случае потом…