Бернард Корнуэлл - Песнь небесного меча

Меня сопровождали Финан и Ситрик. Финан, добрый христианин, перекрестился, но Ситрик, как и я, был язычником и посмотрел на меня с тревогой, будто боялся религиозного волшебства.

Я вытерпел церковную службу. Монахи распевали, священники молились, колокола звонили, мужчины преклоняли колена. В помещении находилось около сорока человек, большинство из них — священники, и всего одна женщина — Этельфлэд, сидевшая рядом с мужем. Она была одета в белое просторное одеяние, стянутое на поясе голубым кушаком, в ее пшенично-золотистые волосы были вплетены цветки вероники.

Я стоял позади нее, но один раз, когда она повернулась, чтобы посмотреть на отца, я увидел пурпурный синяк вокруг ее правого глаза.

Альфред не глядел на нее и не вставал с колен.

Я наблюдал за королем, наблюдал за поникшими плечами Этельфлэд и думал о Бемфлеоте и о том, как можно сжечь это осиное гнездо. Первым делом, думал я, мне потребуется провести корабль вниз по реке и лично посмотреть на Бемфлеот.

Альфред внезапно встал, и я решил, что служба наконец-то закончилась, но вместо этого король повернулся к нам и прочел очень беглую проповедь. Он призвал нас поразмыслить над словами пророка Иезекииля — кем бы тот ни был.

— «И узнают народы, которые останутся вокруг вас, — прочитал нам король, — что Я, Господь, вновь созидаю разрушенное и засаждаю опустелое» [7] Иез. 36:36. . Лунден, — король положил пергамент со словами Иезекииля, — это город саксов, и хотя он в руинах, с Божьей помощью мы отстроим его. Мы превратим его в Божье место, в свет для язычников.

Он помолчал, серьезно улыбнулся и поманил епископа Эркенвальда, который встал, чтобы произнести проповедь — на его белой накидке с красными полосами были вышиты серебряные кресты.

Я застонал. Нам полагалось обсуждать, как избавить Темез от врагов, а вместо этого нас мучили тупым благочестием.

Я давно уже научился не обращать внимания на церковные службы. Такова была моя несчастливая судьба — мне приходилось выслушивать слишком много служб, и слова большинства из них стекали с меня, как дождь с только что уложенной тростниковой крыши. Но в хриплых разглагольствованиях Эркенвальда было несколько моментов, когда я начинал обращать внимание на то, что он говорит. Потому что его проповедь была не об отстройке разрушенных городов, ни даже об угрожающих Лундену язычниках — вместо этого он поучал Этельфлэд.

Он стоял возле алтаря и орал. Эркенвальд всегда был злобным человеком, но тем весенним днем в старом римском зале его просто переполняла яростная злоба. Его устами, заявил он, говорит сам Господь. Господь послал свое слово, а словом Божьим нельзя пренебречь, иначе серное пламя преисподней поглотит все человечество. Эркенвальд ни разу не упомянул имени Этельфлэд, но так пристально смотрел на нее, что никто в зале не усомнился, что послание христианского Бога предназначалось именно этой бедняжке. Господь, похоже, даже написал свое послание в Евангелии, и Эркенвальд схватил копию книги с алтаря, поднял ее так, чтобы падающий из дымового отверстия в крыше свет озарил страницу, и прочитал вслух:

— «Быть целомудренными, — он поднял глаза и свирепо уставился на Этельфлэд, — чистыми! Попечительными о доме! Добрыми! Покорными своим мужьям!» [8] Тит. 2:5. Вот слова самого Бога! Вот что Господь наказал женщинам! Быть целомудренными, быть чистыми, быть попечительными о доме, быть покорными! С нами говорил Бог!

Произнося последние четыре слова, он почти корчился в экстазе.

— Бог до сих пор говорит с нами! — Эркенвальд посмотрел на крышу, словно мог мельком увидеть бога, заглядывающего в дыру в потолке. — Бог говорит с нами!

Он читал проповедь больше часа.

Его слюна блестела в бивших через дымовую дыру солнечных лучах. Он корчился, он кричал и содрогался. И снова и снова возвращался к словам из Евангелия, что жены должны быть покорны своим мужьям.

— Послушны! — проорал Эркенвальд еще разок и сделал паузу.

Я услышал стук в дальнем конце зала — стражник опустил на пол свой щит.

— Послушны! — снова завопил Эркенвальд.

Этельфлэд высоко держала голову. Оттуда, где я стоял — из-за ее спины, — казалось, что она смотрит прямо на этого сумасшедшего, злобного священника, который теперь сделался епископом и правителем Лундена.

Этельред рядом с ней заерзал, но, когда я несколько раз мельком видел его лицо, у него был на редкость самодовольный вид.

Большинство людей в зале явно скучали, и лишь один из них, Беокка, казалось, не одобрял проповедь епископа. Один раз он поймал мой взгляд и заставил меня улыбнуться, негодующе приподняв бровь. Я был уверен: дело не в том, что Беокке не нравится послание Господа, просто он убежден — оно не должно читаться так публично.

Что же касается Альфреда, тот невозмутимо смотрел на алтарь, пока бесновался епископ, но кажущейся невозмутимостью король маскировал свою причастность к происходящему: эта горькая служба никогда не произошла бы без ведома и дозволения короля.

— Послушными! — снова завопил Эркенвальд и уставился вверх, на небеса, будто одно это слово решало проблемы всего человечества.

Король одобрительно кивнул, и мне пришло в голову, что Альфред не только одобрил шумную проповедь Эркенвальда — но, возможно, и потребовал, чтобы тот ее прочел.

Может, король считает, что публичное увещевание спасет Этельфлэд от битья исподтишка?

Послание явно соответствовало философии Альфреда, потому что тот верил: королевство сможет процветать лишь тогда, когда будет управляться с помощью законов, получая распоряжения от правительства, будет послушно воле Бога и короля.

Но как он мог смотреть на свою дочь, видеть ее синяки — и одобрять все это? Он ведь всегда любил своих детей. Я наблюдал, как они растут, и видел, как Альфред играет с ними, однако его религия позволяла ему унижать любимую дочь.

Иногда, молясь своим богам, я отчаянно благодарю их за то, что те позволили мне спастись от бога Альфреда.

У Эркенвальда наконец иссякли слова. Наступило молчание, а потом Альфред встал и повернулся к нам лицом.

— Слово Господа, — сказал он, улыбаясь.

Священники пробормотали короткие молитвы, после чего Альфред покачал головой, словно выбрасывая из нее дела благочестия.

— Город Лунден теперь — истинная часть Мерсии, — сказал он, и через зал пронесся одобрительный, более громкий шум. — Я вверил гражданское правление этим городом епископу Эркенвальду, — он повернулся к епископу и улыбнулся ему, а тот самодовольно ухмыльнулся и поклонился, — а господин Утред будет отвечать за оборону города.

Альфред посмотрел на меня. Я не поклонился.

Тогда Этельфлэд повернулась. Я думал, она не знает, что я нахожусь в этом зале, но, когда произнесли мое имя, она повернулась и пристально посмотрела на меня. Я подмигнул ей, и на ее покрытом синяками лице появилась улыбка.