Генрик Сенкевич - Повести и рассказы

На лбу Магды стали собираться тучи.

— Это ты по-каковски болтаешь? Ты что же, совсем разучился по-польски? Ах ты, колбасник! Верно я говорю! Что из тебя сделали?

— Дай поесть!

— Пошел в хату!

Всякая команда производила на Бартека неотразимое впечатление, которому он не мог противиться. Услышав «пошел!», он выпрямился, вытянул руки по швам и, сделав пол-оборота, зашагал в указанном направлении. На пороге опомнился и с удивлением посмотрел на Магду.

— Ну, что ты, Магда! Что ты!

— Пошел! Марш!

Он пошел в хату, но упал на самом пороге. Только теперь водка по-настоящему ударила ему в голову. Он запел и, озираясь по сторонам, стал искать в хате Франека. Даже сказал: «Morgen, Keri!» [91] Доброе утро, малец! (нем.) — хотя Франека не было. Потом расхохотался, сделал один чересчур большой шаг, два слишком маленьких, крикнул «ура» и повалился на постель. Вечером он проснулся трезвый, бодрый, поздоровался с Франеком и, выпросив у Магды несколько пфеннигов, предпринял триумфальный поход в корчму. Слава о доблестях Бартека опередила его: многие солдаты других рот того же полка вернулись в Гнетово раньше Бартека и всюду рассказывали о его подвигах под Гравелоттом и Седаном. Поэтому, когда разнеслась весть, что победитель в корчме, все прежние товарищи поспешили с ним повидаться.

И вот сидит Бартек снова за столом, но никто бы его теперь не узнал. Оп, прежде такой смирный, стучит сейчас кулаком по стону, надувается, словно индюк, и, словно индюк, балбочет:

— А помните, ребята, когда я в тот раз французов разделал, что сказал Штейнмец?

— Еще бы не помнить!

— Болтали про французов, пугали, а они самый квелый народ. Was? Салат жрут, как зайцы, да и уплетают не хуже зайцев. Пива — и того не пьют, одно только вино.

— Верно.

— Стали мы как-то жечь одну их деревню, а они руки этак сложили и кричат: «Питье, питье!» [92] Рille — пощады (фр.) По-ихнему, значит, они пить дадут, только не трогай. Но мы на это не пошли.

— А понять можно, что они лопочут? — спросил молодой парень.

— Ты не поймешь — потому глуп, а я понимаю. Донэ дю пен! [93] Дайте хлеба! (фр.j Понимаешь?

— Что это вы говорите?

— А Париж видели? Вот там были баталии одна за другой. Только мы всякий раз их били. Нет у них настоящего начальства. Так люди говорят. Плетень-то, говорят, хорош, да колья плохи. И офицеры у них плохие, и генералы плохие, а у нас хорошие.

Старый Мацей Кеж, умный гнетовский мужик, покачал головой:

— Ох, выиграли немцы войну, страшную войну выиграли, и мы им немало помогли, а какая нам от того прибыль — одному богу известно.

Бартек вытаращил на него глаза.

— Что это вы говорите?

— А то, что и прежде немцы нас пи во что ставили, а теперь так носы задирают, словно и бога над ними нет. А будут еще хуже издеваться над нами, да уж и сейчас издеваются.

— Неправда! — изрек Бартек.

В Гнетове старик Кеж пользовался таким уважением, что вся деревня думала его головой и никто не смел ему перечить, но Бартек был теперь победитель и сам имел вес.

Тем не менее все посмотрели на него с удивлением и даже, пожалуй, с негодованием.

— Ты что? С Мацеем будешь спорить? Что ты!

— А что мне ваш Мацей? Я и не с таким говорил, понятно? Ребята! Не говорил я со Штейнмецем? Что? А Мацей врет, так и врет. Теперь нам лучше будет.

Мацей с минуту смотрел на победителя.

— Ох, и глуп же ты! — сказал он.

Бартек стукнул кулаком по столу, да так, что все рюмки и кружки подскочили.

— Still der Kerl da! Hen, Stroh!.. [94] Тихо, ты там! Сено, солома! (нем.)

— А ты тише, не ори! Спроси лучше, глупая твоя голова, у ксендза или у пана.

— А ксендз разве был па войне? Или пан был? А я был. Не верьте, ребята. Теперь-то уж нас будут уважать. Кто войну выиграл? Мы выиграли! Я выиграл! Теперь чего ни попрошу, мне все дадут. Захочу я стать помещиком во Франции — и стану. Наши полки были самые лучшие. Так и в приказах писали. Теперь поляки пошли в гору. Понятно?

Кеж махнул рукой, встал и пошел прочь. Бартек одержал победу и на политическом поприще. Молодежь осталась с ним, смотрела на него, как на икону, а он продолжал:

— Я чего ни захочу, все мне дадут. Не будь меня, не то бы было! Старый Кеж — дурак. Понятно? Начальство велит бить — значит, бей! Кто надо мной станет издеваться? Немцы? А это что? — И он опять показал на свои кресты и медали. — А за кого я лупил французов? Не за немцев, что ли? Я теперь лучше всякого немца, потому что ни один немец не получил столько медалей. Пива сюда! Я со Штейнмецем говорил, с Подбельским говорил. Пива сюда!

Смахивало на то, что будет попойка. Бартек начал петь:

И он вытащил из кармана горсть пфеннигов.

— Нате! Я теперь пап! Не хотите? Ох, и не такие деньги водились у нас во Франции, только все куда-то девалось. Мало ли мы там пожгли да людей поубивали. Уж кого там только не было... одних французишек...

Настроение пьяных быстро меняется. Неожиданно Бартек сгреб со стола монеты и заголосил:

— Смилуйся, боже, над душой моей грешной...

Потом оперся локтями о стол, уткнул лицо в кулакп и замолчал.

— Ты что это? — спросил какой-то пьяный.

— Чем я виноват? — угрюмо пробормотал Бартек. — Сами лезли. А жалко мне их было: ведь земляки. Господи, помилуй! Один был, как зорька, румяный. А наутро побелел как полотно. А потом их, еще живых, засыпали... Водки!

Настала минута томительного молчания. Мужики с удивлением переглядывались.

— Что это он городит? — спросил кто-то.

— Совесть, видно, заговорила.

— Из-за войны этой самой и пьет человек,— пробормотал Бартек.

Он выпил рюмку, потом другую. С минуту помолчал, потом сплюнул и неожиданно опять пришел в хорошее настроение.

— Вы-то небось не говорили со Штейнмецем? А я говорил! Ура! Пейте, ребята! Кто платит? Я!

— Ты, пьяница, платишь, ты! — раздался голос Магды. — Вот я тебе заплачу, не бойся!

Бартек посмотрел на жену стеклянными глазами.

— А ты со Штейнмецем говорила, а? Ты кто такая?

Магда, не отвечая, повернулась к сочувствующим слушателям и принялась причитать.

— Ой, люди добрые, видите вы мой стыд, мою горькую долю. Вот он, воротился... Я-то, дура, ему обрадовалась, как порядочному, а он воротился пьяный. И бога забыл, и по-польски забыл. Чуть выспался, протрезвился, опять пьянствует и трудом моим, потом расплачивается. А где ты взял эти деньги? Не я ли их потом-кровью заработала? Ой, люди добрые, уж не католик он, не человек, а немец окаянный, по-немецки лопочет да жить норовит людской кривдой. Ой, отступник, ох...

Тут баба залилась слезами, но потом опять повысила голос на октаву:

— Глупый-то хоть и всегда он был, да зато был добрый, а теперь что из него сделали?.. Ждала я его и вечером, ждала я его и утром — и вот дождалась. Ни тебе радости, ни тебе утешения! Боже милостивый! Чтоб тебя разорвало, чтоб ты навек немцем остался!