Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей

Альма в подробнейших деталях пересказала ход битв, которые тянулись десятилетиями и победы в которых измерялись дюймами. Поведала о том, как колебания погоды в течение этих десятков лет давали одному виду преимущество над другим; как птицы влияли на судьбу мха и как с падением старого дуба, стоявшего у изгороди пастбища, в одночасье изменился характер тени — и вся вселенная поля с валунами тоже изменилась.

Она написала: «Очевидно, что чем сильнее кризис, тем быстрее эволюция».

Она написала: «Причиной всех изменений являются отчаяние и необходимость».

Она написала: «Красота и разнообразие природного мира — всего лишь видимое наследие войны, ведущейся непрерывно».

Она написала: «Победитель одерживает верх, но лишь до тех пор, пока не проиграет».

Она написала: «Эта жизнь — сложный эксперимент, где все познается на опыте. Иногда страдания заканчиваются победой, но ничего нельзя гарантировать. Самые изящные и красивые особи не всегда оказываются самыми жизнеспособными. В природных войнах господствует не зло, а абсолютный и беспристрастный закон, который гласит, что форм жизни слишком много, а ресурсов, необходимых им всем для выживания, недостаточно».

Она написала: «Постоянное противоборство видов неизбежно, как и смерть и биологические изменения. Статистика эволюции жестока, и длинный путь истории усеян окаменелыми останками бессчетных неудачных экспериментов».

Она написала: «Тем, кто плохо подготовлен к борьбе за выживание, пожалуй, лучше было бы вовсе не появляться на свет. Единственное непростительное преступление — оборвать свой жизненный эксперимент прежде, чем наступит его естественное окончание. Те, кто так поступает, слабы и достойны жалости, ибо жизненный эксперимент и сам бы скоро оборвался для всех нас без исключения, так почему бы не набраться смелости, не проявить любопытство и не остаться на поле боя, пока не наступит конец, скорый и неизбежный? Нежелание бороться за жизнь — не что иное, как трусость. Нежелание бороться за существование — нарушение великого договора с самой жизнью».

Иногда ей приходилось вычеркивать целые страницы написанного — когда она отрывалась от работы и понимала, что прошло уже несколько часов, а она ни на секунду не прекращала писать, но рассуждала уже не о мхах.

Тогда она поднималась наверх и начинала медленно расхаживать кругами по палубе корабля — того, на котором в данный момент оказалась. Роджер семенил за ней. Прочистив мозги и надышавшись свежим морским воздухом, Альма возвращалась в каюту, садилась за свежий лист бумаги и заново начинала писать.

Все это она повторяла сотни раз в течение почти четырнадцати месяцев.

Когда Альма приехала в Роттердам, ее труд был почти завершен. Но она не считала его полностью законченным, потому что чего-то в нем по-прежнему не хватало. То существо, выступавшее из недр ее сна, по-прежнему взирало на нее, голодное и неудовлетворенное. Ее грызло это чувство незавершенности, и она решила не отступать, пока ее идея окончательно не покорится ей. При этом ей казалось, что в целом ее теория безошибочно точна. Если ее рассуждения были верны, она держала в руках революционный научный труд длиной в сорок страниц. Но что, если она ошиблась? Что ж, тогда ее перу по крайней мере будет принадлежать самое подробное описание жизни и смерти одной незначительной колонии мха в Филадельфии, которое только видел научный мир!

В Роттердаме Альма несколько дней передохнула в единственном отеле, где согласились принять Роджера. Почти весь день они с Роджером бродили по городу в поисках жилья, которые чуть не закончились ничем. По пути Альму все больше раздражали желчные взгляды, которые бросали на них гостиничные клерки; она была уверена, что, будь Роджер более симпатичной или более обаятельной собакой, им было бы намного легче найти комнату. Альме это казалось страшно несправедливым, ведь со временем она начала воспринимать маленькую рыжую дворняжку как благородного пса, пусть и по-своему благородного. Он же только что пересек земной шар! Многие ли надменные гостиничные клерки могли похвастаться тем же? Но, видимо, так уж была устроена жизнь, и их везде ждала непонимание и презрение.

Наконец они поселились в настоящей дыре, которой заправляла подслеповатая старуха; взглянув на Роджера из-за конторки, она сказала:

— У меня однажды была точно такая кошка!

«Святые небеса», — в ужасе подумала Альма, представив себе этого зверя.

— Вы же не проститутка, нет? — уточнила хозяйка на всякий случай.

На этот раз Альма промолвила «святые небеса» уже вслух. Она просто не удержалась. Ответ ее старую хозяйку, видимо, удовлетворил.

Взглянув в почерневшее зеркало в номере гостиницы, Альма удостоверилась, что выглядит немногим цивилизованнее Роджера. Ей нельзя было являться в Амстердам в таком виде. На ней было одно из платьев, которое сшила Ханнеке де Гроот перед отъездом Альмы из Филадельфии — единственное оставшееся, — и оно вконец истрепалось. Ее волосы совсем побелели и торчали во все стороны. С волосами ничего поделать было нельзя, но в последующие дни ей наскоро сшили несколько новых платьев. Они были не слишком роскошны (она заказала их по образу сшитых Ханнеке практичных моделей), но, по крайней мере, это были новые, чистые платья. Купила Альма и новые туфли. Сев в парке, она написала длинные письма Пруденс и Ханнеке, сообщив, что достигла берегов Голландии и намерена остаться здесь на неопределенный срок.

Расплатиться за покупки в Роттердаме было легко. У Альмы осталось еще немного золота, зашитого в подоле, но были и другие источники дохода. У компании Уиттакера по всей Голландии имелись партнеры, и Альма смогла получить кругленькую сумму наличными, просто войдя в одну из располагавшихся в порту контор, назвав свое имя и сославшись на Дика Янси. Во время своих странствий она убедилась, что имя Дика Янси, произнесенное почти в любом порту мира, действует как по волшебству, заставляя людей всячески ей содействовать.

Раздобыв средства и обзаведясь новым гардеробом, Альма с Роджером совершили приятное однодневное плавание на пароходе до амстердамского порта, и это был самый легкий отрезок всего их путешествия. По прибытии Альма оставила багаж в скромном отеле у пристани и наняла кучера (за дополнительную плату в двадцать стиверов тот согласился взять пассажиром и Роджера). Он отвез их в тихий квартал Плантаге и высадил прямо у ворот ботанического сада «Хортус».

Альма вышла под косые лучи вечернего солнца и встала у высокой кирпичной стены ботанического сада. Роджер притулился с ней рядом; у нее под мышкой был сверток из простой коричневой бумаги. У ворот стоял молодой человек в опрятной форме караульного; Альма подошла к нему и на хорошем голландском спросила, на месте ли сегодня директор. Молодой человек подтвердил, что директор на месте — тот не пропускал ни одного рабочего дня в году.