Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей

Но, к сожалению, подобная теплота между Альмой и Пруденс возникала лишь в присутствии Ретты. Стоило сестрам покинуть пределы дома Сноу, чтобы пешком отправиться в «Белые акры», снова повисала тишина. Альма не оставляла надежду научиться чувствовать эту душевную близость и в отсутствие Ретты, но все было бесполезно. Даже попытка пересказать одну из шуток или анекдотов, услышанных днем, на долгом пути домой не увенчивалась ничем, кроме неловкости и смущения.

Однако во время одной из таких прогулок в феврале 1820 года Альма, расхрабрившись, все же рискнула. И осмелилась снова заговорить о своей симпатии к Джорджу Хоуксу. Точнее, призналась Пруденс, что Джордж как-то назвал ее блестящим микроскопистом и это принесло ей огромное удовольствие.

— Хотела бы я однажды выйти замуж за такого, как Джордж Хоукс, — хорошего человека, который поощрял бы мою работу, а я бы им восхищалась, — призналась Альма.

Последовало долгое молчание — Пруденс не ответила, — и Альма продолжала:

— Я все время думаю о нем, Пруденс. Иногда даже воображаю, что… обнимаю его.

Смелое утверждение, но разве обычно сестры не разговаривают о таком? Разве во всей Филадельфии обычные девушки не обсуждают с сестрами юношей, которых хотели бы видеть своими поклонниками? Не делятся сердечными надеждами? Не мечтают о будущих мужьях?

Но ее попытка сблизиться с сестрой ни к чему не привела.

Пруденс лишь ответила: «Понятно» — и не стала продолжать обсуждение. Остаток пути до «Белых акров» девушки прошли в привычном молчании. Затем Альма вернулась в кабинет — закончить работу, которую не дала ей утром завершить Ретта, — а Пруденс просто исчезла, как было ей свойственно, занявшись своими делами.

Больше Альма никогда не заводила с сестрой подобные откровенные беседы. Чем бы ни была та таинственная нить, которую удалось протянуть Ретте между Альмой и Пруденс, стоило сестрам остаться одним, как нить обрывалась, и так было всегда. Исправить это было невозможно. Однако порой Альма невольно представляла, на что стала бы похожа их жизнь, будь Ретта их младшей сестренкой — самой маленькой, избалованной и глупенькой, которая любого могла обезоружить своей простодушностью и погрузить в состояние тепла и любви. Если бы только Ретта была Уиттакер, а не Сноу! Может, тогда все было бы иначе. Может, Альма и Пруденс под ее влиянием научились бы доверять друг другу, сделались бы близки, подружились бы… стали настоящими сестрами.

Эта мысль наполняла Альму ужасной грустью, но сделать она ничего не могла. Действительность нельзя изменить — мать много раз ей об этом твердила.

А поскольку ее нельзя изменить, нужно быть стойкой и терпеть.

Настал конец июля 1820 года.

Соединенные Штаты Америки переживали экономический спад, первый в своей короткой истории кризисный период, и впервые у Генри Уиттакера год выдался не блестящий. Нельзя было сказать, что для него наступили тяжелые времена — ни в коем случае нельзя, — но он испытывал непривычное стеснение в средствах. Рынок экзотических тропических растений в Филадельфии достиг точки насыщения, а европейцам наскучили саженцы, экспортируемые из Америки. Вдобавок каждый квакер в городе, казалось, поставил своей целью открыть собственную аптеку и заняться производством пилюль, притираний и мазей. У «Гэррика и Уиттакера» пока не было конкурентов по популярности, но вскоре такие вполне могли появиться.

В такой ситуации Генри крайне нуждался в совете жены, но Беатрикс весь год нездоровилось. Ее мучили периодические головокружения, а поскольку лето выдалось жарким и влажным, ее состояние лишь ухудшилось. Она стала больше уставать и страдать постоянной одышкой. И хотя никогда не жаловалась и пыталась все успевать, было ясно — Беатрикс нездорова; однако к врачу она обращаться отказывалась. Беатрикс не верила врачам, фармацевтам и лекарствам — забавно, если учесть то, чем занималась ее семья.

Генри также не отличался крепким здоровьем. Ему стукнуло шестьдесят лет, и приступы старых тропических болезней продолжались теперь дольше. Стало трудно планировать званые ужины, ведь никто не знал, будут ли Генри и Беатрикс в состоянии принять гостей. Из-за этого Генри стал злиться и скучать, а его злость осложняла жизнь всем в «Белых акрах». Вспышки его гнева становились все более яростными. « Вы еще заплатите! Этому сукиному сыну конец! Я его уничтожу! » Увидев, что Генри приближается, горничные ныряли за ближайший угол и прятались.

Но больше всего Генри был не по нраву кризис. Он воспринял его как личное оскорбление. И во всем винил президента.

А еще из Европы пришли дурные вести. Международный агент и посланник Генри Дик Янси — тот самый рослый устрашающий йоркширец, что так пугал Альму в детстве, — на днях прибыл в «Белые акры», раздобыв тревожные сведения: двум химикам в Париже недавно удалось изолировать субстанцию, названную хинином и получаемую из коры цинхоны. По их словам, именно этот компонент был тем таинственным ингредиентом иезуитской коры, что способствовал эффективному выздоровлению от малярии. Вооружившись этими знаниями, французские химики обещали вскоре наладить производство улучшенного продукта из коры — измельченного в более легкую пудру, более сильнодействующего и эффективного. Тем самым они могли навсегда подорвать монополию Генри на рынке антималярийного порошка.

Генри проклинал себя (и отчасти Дика Янси) за то, что они не предусмотрели подобного хода событий. «Надо было самим его найти!» — сокрушался Генри. Но химия была не его сферой. Он знал о деревьях все, был удачливым торговцем и блестящим новатором, но, как ни пытался, не мог больше поспевать за всеми новыми научными открытиями в мире. Знания распространялись для него слишком быстрыми темпами. Еще один француз недавно запатентовал математическую вычислительную машину под названием арифмометр , самостоятельно выполняющую деление в столбик. Датский физик только что объявил, что между электричеством и магнетизмом существует связь, а Генри даже не понимал, о чем речь.

Короче говоря, в последнее время изобретений появилось слишком много, и слишком много было идей, сложных и крупномасштабных. Уследить за ними было невозможно. Как и невозможно было оставаться экспертом во всем и урывать хороший кусок пирога во всевозможных областях. Из-за этого Генри Уиттакер чувствовал себя старым.

Но не все было так плохо — Дик Янси в своей последний визит привез Генри и одну потрясающую добрую весть: умер сэр Джозеф Бэнкс.

Эта внушительная фигура, некогда самый импозантный в Европе мужчина, любимчик королей, объехавший весь земной шар и спавший с туземными принцессами на пляжах под открытым небом; человек, который привез в Англию тысячи новых видов растений и отправил юного Генри в мир, чтобы тот стал самим Генри Уиттакером , этот самый человек был теперь мертв.