Эрнст Питаваль - Голова королевы. Том 1

— Я мог бы доставить все доказательства, — вступил в разговор Роберт Сэррей. — Но для этого понадобилась бы целая неделя. А уже завтра бегство — немыслимо. Ваше величество! — обратился он к вдовствующей королеве. — У нас есть прочная сводчатая камера во дворце. Я готов быть вашим узником, чтобы у вас был заложник, если против королевы замышляется предательство.

— Нет! — воскликнула Мария Стюарт, покраснев, как огонь, и обеими руками схватив Роберта за руку. — Я верю нам, и вам ни к чему отправляться в эту ужасную камеру! Я убегу с вами, и если нам будет угрожать засада, то я приказываю вам, сэр Говард, щадить свою жизнь. Лучше снова заточение, чем ради меня пролитая кровь. И тот, кто не хочет обидеть меня, должен отбросить в сторону всякое сомнение. Мария Флеминг, Мария Сэйтон, хотите ли вы сопровождать меня?

Подруги детских игр окружили молодую королеву и стали целовать ей руки.

— Клянусь святым Андреем, — пробормотал Вальтер Брай, — я даже буду рад, если нам повстречается дюжина всадников. За такую королеву и умереть чистое наслаждение!

Брай, Сэррей и Дэдлей уехали, чтобы подготовить все необходимое для бегства. Роберт Говард не обменялся с Марией Сэйтон ни единым словом, но он с горделивой радостью заметил, как она невольно покраснела, когда вдовствующая королева высказала свое обидное недоверие.

— А она меня все-таки любит! — шепнул он Вальтеру Браю.

Однако тот только недовольно нахмурил брови и сказал:

— Роберт Говард, вы мужественно боролись со своим сердцем, и я удивился, что вы одержали победу над ним. Но поверьте мне, если бы даже вы и могли теперь любить ее всей душой, то скоро пожалели бы об этом. Мужчина не должен сомневаться в женщине, которую он любит, потому что сомнение быстро разрастается, как сорная трава. Вспомните мою Кэт! Она была обесчещена, и ее вид постоянно возбуждал бы во мне сомнения в ее чистоте. Благо ей, если она умерла, если она еще жива, тогда благо, что я тогда убежал. Откажитесь от предмета своей страсти, сэр Говард! Думайте, что она надсмеялась над вами!

— Вы правы, Вальтер, — пробормотал Сэррей, пожимая ему руку. — Но я все-таки скажу Марии, что любил ее так, как никогда больше не буду любить ни одну женщину!

— Ну и поступите, с позволения сказать, как дурак! Она порядком-таки поиздевалась над вами, и если вы хотите, чтобы она по крайней мере уважала вас, так не исповедуйтесь ей, словно несчастный грешник, а обходитесь с ней гордо и холодно. Не беспокойтесь, женщины с такой же достоверностью, как и сатана, знают, поймали ли они чужую душу! Для вас будет лучше оставаться на расстоянии выстрела от ее черных глаз, чтобы я мог целым и невредимым привезти вас в Англию, где вы забудете про привидения Инч-Магома!

Когда стемнело, на берегу озера приготовили лошадей. Дэдлей переехал через озеро и перевез сначала придворных дам, потом королеву, а уж потом воспитателей королевы, которым секрет был сообщен только в самую последнюю минуту, причем им был предоставлен выбор, последовать ли за королевой во Францию или остаться здесь. Они решились на бегство, так как думали, что гнев регента обрушится на них.

Едва только члены этого маленького общества собрались ни берегу, как кони быстрым карьером помчали их прочь.

Как ликовало сердце Марии Стюарт, когда темные башни Инч-Магома стали скрываться вдали, и как жадно ее грудь вдыхала свежий воздух свободы! Когда же в ее душу прокрадывались опасения, то Дэдлей смехом разгонял заботы. О, если бы она могла знать, что этот самый Роберт Дэдлей уже не будет в силах спасти ее, как сегодня, что он, став любовником двух королев, предаст их обеих! О, если бы она могла знать, что готовит для нее в будущем судьба, так она не убежала бы из Инч-Магома, или может быть, все-таки убежала? Ведь Мария Стюарт была женщиной, а женщина охотно покупает себе час счастья ценою тысячи часов слез!…

За такой час и Мария Сэйтон теперь заплатила бы несколькими годами своей жизни. Как сочилось кровью ее сердце, как бушевала страсть в ее груди, как боролась гордость с тоской любви, когда она думала о том, что Роберт Говард даже не поздоровался с ней при ее высадке из лодки на берег! Он сидел верхом на коне, с опущенным забралом, неподвижный, вытянувшийся, словно бронзовая статуя, и казался немым и холодным. Едва только королева села на коня, как Сэррей повернул лошадь и последовал вперед, и для нее, Марии Сэйтон, у него не нашлось ни взгляда, ни слова, она была чужой ему.

Это было не ненавистью, а презрением. Мария еще перенесла бы ненависть, но презрение разрывало ей сердце и заставляло лицо гореть пламенем стыда. Однако, как растаял тот панцирь, которым она раньше оградилась от него, когда он сегодня опустился на колени пред королевой и с теплотой благодарного сердца, со страстью и воодушевлением говорил о своей преданности ей! Это было воплощение ее грез, это был тот человек, на груди которого она могла бы с рыданием и радостью признаться: «Я люблю…»

Ночной ветер гнал по полям холодные туманы, но у Марии кровь огненным ключом стремилась по жилам.

«Он не смеет так расстаться, — кричало в ней, — я должна сказать ему, что любила его и что его холодность превратила мою любовь в ненависть».

«Нет! — снова перечил в душе Марии Сэйтон другой голос. — Пусть он не торжествует! Пусть не видит, что мое сердце истекает кровью!… Мое лицо должно смеяться, даже если горе рвется криком из сердца».

Когда начало рассветать, кавалькада доехала до возвышенности, с вершины которой взорам беглецов открылось море. Море — дорога к свободе!

— Море! — возликовала Мария Стюарт.

В этот момент к ней подскакал Сэррей.

— Приближается отряд всадников, ваше величество! — доложил он, глубоко склоняясь перед ней. — У них знамена с лилиями, королевскими знаками Франции. Да поддержит Господь вас, ваше величество, и да благословит вас на всех путях ваших!

У Марии Стюарт от радости и растроганности выступили слезы на глазах; она не находила слов, только ее нежная ручка схватилась за панцирную перчатку Сэррея, и она, всхлипывая, прошептала:

— Благодарю вас, благодарю вас!

Действительно, на гору въезжали всадники французского короля. Это был блестящий рой дворян; расшитые золотом платья сверкали в утреннем солнце, копья и доспехи блестели, а знамена весело развевались по ветру. Граф Монгомери соскочил с лошади и на коленях приветствовал невесту своего дофина, радостный клич свиты огласил воздух.

Роберт Сэррей отъехал в сторону и наблюдал издали, как дворяне окружили Марию Стюарт и ее дам; казалось, словно он олицетворял собою мрачные тени ее прошлого. Дэдлей уже откланялся королеве, а Монгомери поместился рядом с ней. Весь поезд уже пришел в движение, когда королева вдруг приостановила лошадь и, оглянувшись по сторонам, заметила одинокого всадника.