Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына

И старик гневно погрозил кому-то в пространство кулаком.

Для старого стольника всякий иностранец, хотя бы он был из Бранденбурга или Голштинии, непременно являлся «заморским».

Этот разговор дал новое направление мыслям Артемия Никитича. Мгновенно его самого осенила мысль ехать в Петербург и там искать защиты. Мало ли что здесь может случиться. Сменится воевода или указ какой придет из Петербурга, чего доброго, его, Кочкарева, древнего родом, сподвижника Петра Великого, какой-нибудь Брант посадит в острог.

При одной этой мысли вся кровь бросалась ему в голову. «Пусть там разберет сама государыня, — думал он, — а я не останусь здесь».

Присутствовавшая молча при разговоре, бледная и печальная, Марья Ивановна, казалось, поняла мысли мужа, а может быть, и сразу думала о том же.

Она тихо сказала:

— Только там и можно найти правду.

— Да, только там, — воскликнул, вставая, Артемий Никитич.

Воевода пристально посмотрел на него.

— Уж не задумал ли и ты, Артемий Никитич? — спросил он.

— Что ж, я свободный человек, — отвечал Кочкарев, сидевший с опущенной головой после совета воеводы. Алексей Тимофеевич тоже поднял голову и твердо и решительно произнес:

— Одного я не отпущу Павлушу. Нас двое только на белом свете. Не жить мне без него. Быть может, там и вспомнят мои заслуги…

И он поднял высоко свою искалеченную руку.

— Не нажить такого другого, — повторил он свою обычную фразу.

Воевода же не на шутку стал тревожиться. Под влиянием доброго порыва он дал совет, как спастись молодому Астафьеву. Но теперь увидел, что слова его упали на благодатную почву, и три наиболее выдающихся помещика его воеводства собираются бежать в Петербург. Как бы не было ему худа от их жалоб. Кроме того, он сильно боялся Бранта и его новых доносов.

— Бояре, помилосердствуйте, — тяжело дыша, начал он, — не обезлюдьте воеводство, не наводите там хулы на меня. Да разве возможно то. Помыслите. Что мне здесь-то останется…

— На твой век корму хватит, — угрюмо произнес Астафьев.

— Да не о том я, бояре, видит Бог, не надо мне с вас никакой мзды… Не о том речь держу. А какое ж, сами судите, бояре, воеводство, коли от воеводы богатейшие помещики, как овцы от волка, бегут. Не берите греха на душу.

— Раньше надо было думать об этом, — сурово проговорил Астафьев.

— Воистину положи меня, — воскликнул старый стольник, — не от тебя бегут за правдой, а от черта заморского…

— Не волнуйся, воевода, — начал Кочкарев. — Не с доносом едем мы в столицу. Мы и тебя вызволим. Чем ты не воевода. Только вот немец больно оседлал тебя. Не бойсь. Мы за тебя.

— Тебя не выдадим, Терентий Терентьевич, — подтвердил Астафьев, — а може, и пользу тебе принесем. Только не препятствуй нам.

Воевода задумался.

«А ведь и впрямь, — думал он. — Кто их знает, люди все не кто-нибудь, а именитые, с заслугами».

— Что ж, бояре, — произнес он после долгого раздумья, — я вам поперек дороги не стану. Но ежели что будет, ежели не понапрасну поедете, не выдайте меня. Сами знаете, не отворачивался я от вас, все старался потиху делать. Вы и за меня словечко закиньте.

— Уж тебя-то не забудем за один твой совет.

— Нынче вечная тебе благодарность, — ответил Кочкарев. — А мы еще все обдумаем да обсудим.

— Не уеду до сбора подушных, — сказал Астафьев. — Не брошу своих. А там видно будет.

— И я, боярин, николи своих людей в опасности не бросал, — с достоинством произнес Кузовин. — Я тоже подожду.

Воевода только рукой махнул.

— Будет с вами то же, что с Артемьевкой, — сказал он.

— Да будет воля Божия, — произнес, перекрестясь, старый стольник.

Молодой Астафьев, очень встревоженный угрозами Бранта, но еще не знавший об угрожавшей ему опасности, по просьбе отца остался в этот день дома, чтобы по возможности успокоить крестьян, ожидавших нашествия, и присмотреть за домом.

В то же время Сеня, забытый в общей суматохе, одинокий со своими надеждами и мечтами, работал в старой пристройке к конюшне, полуразвалившейся и давно брошенной.

Он работал лихорадочно, и в его восторженной душе уже зрела мысль, которой он не сказал бы никому, даже Настеньке.

Он ревниво берег эту мысль и думал про себя, как он скоро-скоро отблагодарит своего благодетеля, вернет ему и потерянное состояние, и покой, а Настя…

За работой он забывал и свою ревнивую мысль.

Ах, теперь осталось так немного.

Крылья уже почти готовы, почти готов и чудный, никому доныне не ведомый аппарат, на котором можно взлететь до самого неба.

Скоро-скоро все будет готово, и тогда, Сеня решил, никому не говоря ни слова, пойдет он прямо в Петербург и там отдаст свои крылья самой государыне и за все это попросит только за боярина Кочкарева.

Ему самому ничего не нужно.

Он знал об угрозах немца и работал изо всех сил, в полной уверенности, что стоит ему только явиться в Петербург, как все мечты его осуществятся…

И в этот вечер, когда грозовая туча нависла над Кочкаревым, он был счастлив. Еще немного — и все, о чем грезили его свободная мысль и мечтательная душа, будет осуществлено.

Поздно вечером вернулся он домой и вдруг узнал от дворовых, что боярин с семьей едет в Петербург.

Это известие и обрадовало, и опечалило его. Обрадовало потому, что, значит, ему не придется разлучаться с Настенькой, а опечалило потому, что, быть может, не он один будет виновником благополучия Кочкаревых. Сам Артемий Никитич устроит свои дела…

Воевода скоро уехал, а Кузовин и Астафьев остались ночевать. Долго, до самого рассвета, просидели три приятеля, обсуждая свое положение.

Артемий Никитич решил, не теряя времени, готовиться к отъезду.

Воевода обещал прислать на другой же день тайком от Бранта проездные листы.

Было решено, что с семейством Кочкаревых поедет я Павлуша.

Астафьев и Кузовин тоже запасутся паспортами, но будут ждать сбора подушных денег, так как ни тот, ни другой ни за что не хотели приносить своих крестьян в жертву свирепому Бранту.

Было условлено, что о времени выезда они известят в Измайловский полк Павлушу и прямо к нему приедут, а он тем временем исподволь подыщет для них подходящее помещение.

Но кто был счастлив в этот тревожный вечер, так это Настя. Она забыла о всех опасностях, угрожавших ее приемному отцу, о близком, быть может, разорении. Все это заслоняла одна мысль. Она едет из этой глуши в тот блестящий Петербург, о котором так много рассказывал Павлуша, и, что главнее всего, едет вместе с ним, Павлушей, будет жить с ним в одном городе и, наверное, видеть его каждый день.

Бедный, глупый Сеня!

Что ей твои крылья, поднимающие тебя высоко над землей?

У ее души выросли новые крылья. Они уносят за звезды, для них нет пространства, они легки, быстры и могучи, как мечта…