Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына

В это время вернулся адъютант с увесистым мешочком золота.

Герцог взял из его рук мешочек и, подавая его Сене, сказал:

— На, бери, работай и скажи всем, что мы ценим то, что творится на благо. Ты хочешь вручить свое изобретение в руки монархини, так помни, что отныне ты не можешь располагать им… Оно уже принадлежит императрице и никому более. Храни тайну. Мы поможем тебе. Ты говорил, что можешь выстроить большую машину — строй. Строй скорее!

Совершенно подавленный неожиданно свалившимся на него счастьем, Сеня в искреннем порыве упал на колени и только и мог прошептать:

— Да хранит вас Бог. Я буду учиться, буду работать! На эти деньги я сделаю такую машину, что никто не посмеет упрекнуть меня милостью государыни и вашей светлости.

— Хорошо, ты докажешь нам свою благодарность, я верю. Так будь готов явиться к императрице, — сказал герцог.

И, кивнув им головой, он в сопровождении адъютанта вышел из манежа.

Сеня не посмел и не решился просить сейчас за Кочкарева.

"Лучше самой императрице все рассказать", — подумал он. Теперь он уже был уверен в своем успехе.

Но насколько в восторженном настроении был Сеня, возвращаясь домой, настолько был удручен Эйлер. Прежде чем расстаться с Сеней, он несколько раз предупреждал его. чтобы он был осторожнее.

— Помни, что я говорил тебе. Помни, что ты стал теперь рабом Бирона и никуда не уйдешь от него. Каждое слово будет подслушано, каждое движение выслежено. Помни это. Не верь ему.

Ученый академик слишком хорошо знал Бирона, и в его ласковости он чуял зловещий признак.

Но Сеня, исполненный горделивой радости, чувствуя в руках мешочек с золотом, делавший его сразу почти богатым человеком, не слушал его слов.

Он горячо поблагодарил Эйлера, стал его звать с собой и, когда ученый отказался, сказал, что завтра же приедет к нему и посоветуется о дальнейших работах.

— Вам я обязан больше, чем жизнью, — с жаром закончил Сеня.

Академик был тронут.

— Ну-ну, мы еще поговорим, — ответил он.

И когда Сеня, радостный и счастливый, ехал домой на наемном извозчике, Эйлер, тихо идя по набережной, с тоской думал:

"Бедный юноша! Бирон купил его. Бирон умен. Но он недаром сделал это. Бедный юноша, ты не знаешь герцога. Ты уже погиб. О, несчастная страна, будешь ли ты когда-нибудь счастлива! Или ты уже обречена на погибель!.."

Но Сеня ехал домой полный восторженных дум и надежд. И ярче всего представлялось ему радостное и ласковое лицо Вари.

"Хорошо жить на свете, — думал он, забывая, что только сегодня утром он был совсем противоположного мнения. — Как добры люди! Кочкарев, Тредиаковские, Эйлер, и даже в этом страшном Бироне есть доброта и участливость".

Дома его ждали в большой тревоге. У кого не замирало сердце при одной мысли о встрече с Бироном! В самые дальние углы России донесла кровавая молва его имя. И это имя возбуждало ужас даже в малых детях, и целое поколение выросло на этом ужасе!

Варенька не отходила от ворот, а Василий Кириллович никак не мог сосредоточиться на своей оде и то и дело выбегал, несмотря на мороз, в халате на крыльцо и тревожно кричал Вареньке:

— Ну что, не видно?

Одним глазом он плохо видел, другой был перевязан.

Наконец Сеня приехал. Уже по тому, как он соскочил с извозчика, по низким поклонам последнего Варенька поняла, что у него удача.

Но размеров этой удачи никто не мог подозревать, и, когда Сеня высыпал на стол груду золотых монет, Варя и Василий Кириллович просто окаменели. Захлебываясь от восторга, Сеня во всех подробностях рассказал им происшедшее. Радость Вареньки не знала границ. Но Василий Кириллович как-то сомнительно качал головой, а узнав про слова и предупреждения Эйлера, о которых Сеня рассказал со смехом, еще сильнее затуманился.

"Что-то неладно, — подумал он, — уж слишком щедро".

Но, не желая отравлять сомнением счастливого настроения Сени, которое разделяла и Варенька, он промолчал и с доброй улыбкой слушал мечты Сени о сооружении на эти деньги чуть ли не целого воздушного флота. Ведь герцог, кроме этих денег, дал Эйлеру распоряжение брать у его казначея, сколько понадобится.

Потом Сеня заговорил о Кочкаревых, как он освободит Артемия Никитича, как будут рады Марья Ивановна и Настенька.

Но лишь только он упомянул о Настеньке, лицо Вари омрачилось. Оживление слетело с него, и она тихо вышла из комнаты. С ее уходом как-то сразу вдруг упало и настроение Сени.

Словно он говорил и мечтал только для нее. Василий Кириллович со своим подвязанным глазом, в ермолке и халате показался ему скучным, и ему вдруг стало нечего рассказывать.

Он замолчал.

— Ну, Сеня, молись теперь, — серьезно произнес Тредиаковский, — знаешь, еще у древних было поверье… не хочу пугать тебя… а только завистливы боги, помни это, мальчик!

С этими словами Василий Кириллович отправился опять к своей оде.

Сеня тоже поплелся, чтобы заглянуть в свой сарай.

Он накинул кафтанишко на заячьем меху и вышел во двор.

Дверь сарая была открыта, и там на бревне сидела Варенька, закрыв обеими руками лицо.

Сеня был поражен.

— Варвара Афанасьевна, — робко позвал он. Она не отвечала.

Он тихо подошел к ней и нежно отвел руки от ее лица.

Прямо на него глянули ее тоскующие большие глаза.

— Варенька, что с тобой? — воскликнул он, крепко сжимая ее руки.

Она с силою вырвала их и встала.

— Ах, оставьте меня, сударь, — воскликнула она, — я вам не Настенька Кочкарева.

Сеня отшатнулся, и на его добром лице появилось выражение страдания.

И в этот миг эта девушка с покрасневшими глазами, тщетно сдерживающая слезы, стала ему вдруг бесконечно дорога.

— Варенька, — проговорил он дрогнувшим голосом, — Варя… что ты?

Он замолчал и снова овладел ее бессильно опущенными руками.

На этот раз она не отняла их.

— Варенька, что с тобой? — снова повторил он, притягивая ее к себе. Он сам не понимал, что с ним. Упоение победы, эта красивая девушка, с которой он так сжился, которая стала его товарищем, помощником, ее разметавшаяся коса…

Он все крепче притягивал ее к себе за нежные руки.

— Сеня, Сеня! — тихо проговорила Варя и опустила голову ему на грудь.

— Вот мое счастье! — мелькнуло в голове Сени, и он крепко обнял прильнувшую к нему девушку…

Борода у Кочкарева стала отрастать, она была совсем седая. Одежда на нем уже пришла в ветхость.

Из крепкого, здорового человека он сразу обратился в дряхлого и хилого старика. Лицо осунулось, глаза ввалились. С наступлением морозов стены его камеры стали промерзать. Ночью в кружке замерзала вода. Кочкарев уже ни на что не надеялся, ничего не ждал.

Андрей Иванович еще несколько раз вызывал его к допросу, но, несмотря на свою поистине дьявольскую изобретательность в ведении следствия, до сих пор не мог сыскать на нем никакой вины, чтобы можно было представить законченное, угодное его светлости следственное дело.