Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына

На берегу реки неподвижно стояла молодая девушка. Это была сиротка Настенька Хрущева, племянница Кочкаревых. Толстая темно-русая коса спускалась ниже пояса. Свежее лицо ее дышало жизнью и беспечностью, большие серые глаза, окаймленные черными ресницами, глядели смело. Но им было свойственно и мечтательное выражение, и тогда лицо девушки казалось грустным и строгим.

Она внимательно смотрела на дорогу в Артемьевку, словно поджидая кого-то. И она действительно поджидала, хотя ни за что не призналась бы в этом, товарища своих детских игр, голубоглазого и кроткого Сеню, поповского сына.

Было счастливое время детства, когда поповский сын и родовитая боярышня были неразлучны в играх и забавах, не знали и не понимали разницы положения. Несмотря на ласку, которую Сеня встречал в доме Кочкаревых, с течением лет эта разница дала себя почувствовать.

Не было и не могло быть уже совместных игр, уже не каждый день Сеня ходил на боярский двор. Подраставшую боярышню окружали няньки и сенные девки и учили ее всяким рукоделиям, а грамоте учил сам Кочкарев.

Но Сеня все же бывал, брал книги у Артемия Никитича, встречался с боярышней, и хотя не было прежней детской близости, при встречах они говорили как друзья, но потом словно стали чуждаться друг друга и избегать свиданий, а встречаясь, часто неловко молчали. И все же юной боярышне было и досадно, и грустно, если Сеня долго не приходил. И часто бывало, что, поджидая его на дороге, досадуя и грустя, она, увидя его, стрелой убегала в сад и пряталась от него и сердилась, что он так тих и покорен, словно ему все равно. Как в детстве, когда он безропотно исполнял все ее капризы, кротко сносил от нее всякие обиды, а она топала на него ногами и в непонятном раздражении кричала:

— Отчего ж ты не прибьешь меня, поповский сын! Баба, баба, баба!..

Какое чувство влекло ее к этому мечтательному юноше, она и сама не знала. Была ли это привычка, желание общения с душой, полной фантазии и мечты, или зарождалась весенняя любовь, кто знает?

Вот и теперь она стояла и нетерпеливо смотрела на дорогу, и сердилась, и сама не знала, убежит ли она, увидя его, или же бросится к нему навстречу.

Ожидание ее не было напрасно. Вдали показалась знакомая фигура Сени. Первым движением Насти было броситься в сад и убежать, но ее удержало что-то небывалое, незнакомое в этой так хорошо доныне знакомой его фигуре. Всегда робкий, тихий, с опущенной головой и неуверенной поступью, Сеня был неузнаваем. Он шел твердо и уверенно, голова его была гордо закинута, делая энергичные жесты свободной правой рукой. В левой он нес какой-то ящик.

Настя не выдержала и с возгласом:

— Сеня, Сеня! — бросилась ему навстречу.

Семен тоже заметил стройную фигуру девушки в белом кисейном сарафане и побежал к ней.

Они остановились друг против друга, оба запыхавшиеся, Настя несколько смущенная, а он сияющий и ликующий.

Такого выражения Настя никогда не видела на его лице. Глаза его горели, в них не было и признака обычной мечтательной робости. Что-то смелое, вдохновенное видела Настя в этом лице.

— Настя, — задыхаясь, произнес Семен, — Настя! Я говорил, — сказка станет былью… Все мое, и воздух, и небо!..

— Что, что у тебя? — взволнованно спрашивала Настя.

— Идем, идем, я покажу тебе, — порывистым шепотом твердил Сеня, — ты увидишь…

Они добежали до просторной полянки у сада. Дрожащими руками Сеня раскрыл свой ящик, и Настя увидела неуклюжую птицу.

— Смотри теперь, смотри, — восторженно произнес Сеня, устанавливая свою птицу на пень.

Птица закачалась, подняла крылья, одно движение руки Сени, и, отделившись от пня, птица поднялась и, шурша крыльями, полетела к Насте.

Это было так неожиданно, так чудесно, что Насте сделалось почти страшно. Она вскрикнула и перекрестилась.

А птица мерно плыла по воздуху, описывая широкий круг, и потом тихо опустилась на руки Сени.

— Сеня! Что ж это такое? — не веря своим глазам, спрашивала Настя.

— Настя! — воскликнул сияющий радостью Семен. — Видишь теперь нашу сказку? Я сделаю такую же большую-большую птицу, и мы полетим с тобой, куда захочешь. Нет, я лучше сделаю и тебе, и себе такие крылья, мы будем тогда свободны как птицы, мы улетим, куда хочешь, за море-океан, в чужие края, где растут золотые яблоки и поют райские птицы. Мы будем летать над нашей Волгой, над Хвалынским морем. И никто не остановит нас, никто там не поставит нам заставы.

Словно волна вдохновения подхватила Настю. Да, Сеня прав, все возможно. Крылья! Крылья! Она так часто завидовала свободным чайкам. Она так часто рвалась за ними к синему небу, к перистым облакам. Часто снилось ей, что она летает с их легкими стаями, и вот этот чудный сон готов осуществиться.

А Сеня, укладывая в ящик свою дивную птицу, все говорил, говорил! Говорил о том, что скоро уже будут готовы для него крылья, что если целому войску дать крылья, то это будет как сонм архангелов, против которых бессильны вражеские пули…

Настя, ошеломленная виденным, едва слушала. Она с восторгом смотрела на Сеню и не узнавала его.

Он упаковал свою птицу и сел с Настей на скамейку.

И в эту минуту, как некогда в дни детства, Насте казалось, что нет между ними никаких преград. Она тихо взяла за руку Сеню.

— Ты покажешь это батюшке? — спросила она.

И в этом ее вопросе, — так с детства она привыкла называть своего дядю, — как показалось Сене, было что-то многообещающее, не простой вопрос, а словно залог лучшего будущего.

— Еще бы! — восторженно отозвался Сеня. — Еще бы!.. Не ему ли я всем обязан?! Что бы я был без него? Он умный, он все знает, он поможет, оценит.

Он держал руку Насти в своей руке, и в эти минуты ни слава, ни могущество не могли дать ему больше. Все, что он сделал, все, что хотел сделать, имело, как ему сейчас казалось, единую цель — Настеньку. Что без нее значило бы то, что он сделал?

Не о ковре ли самолете, чтобы улететь вместе с нею, мечтал он часто, отрываясь от постоянных дум своих? Для кого он работал? Только для нее. Бесконечной и скучной пустыней казались бы ему глубокие небеса, если бы он не мог парить вместе с нею в их безграничном просторе.

Полюбила ли его Настенька в эту минуту торжества его разума, но он только с этой минуты понял ясно, как никогда, что вся жизнь его, все вдохновение, все плоды бессонных ночей и это чудесное торжество — все было для нее и от нее.

Он едва смел дышать, держа в руках ее теплую руку.

После своих восторгов, вызванных «чудом», Настенька притихла. Замолчал и Сеня.

Был тот таинственный, предзакатный час, когда, творя, должно быть, свою вечернюю молитву, на несколько минут затихает вся природа. Ни шелеста, ни звука.

Это бывает в знойные тихие дни… И бездонное небо властно манило к себе, и руки невольно сжимались крепче в молчаливом пожатии…